Мио, мой Мио!

Среди роз

Уже в самый первый день отец повёл меня в сад. Вечерело, дул ветерок, деревья шелестели листвой. Приближаясь к саду, мы услышали дивную музыку. Казалось, разом звенели тысячи хрустальных колокольчиков. И от этой музыки тревожно замирало сердце.

— Слышишь, как поют мои серебристые тополя? — спросил отец.

Он взял меня за руку. Тётя Эдля и дядя Сикстен никогда не брали меня за руку, и, вообще, раньше никто так не ходил со мной. Поэтому я очень люблю, когда отец водит меня за руку, хотя я уже давно не малыш. Сад окружала высокая каменная стена. Отец отворил калитку, и мы вошли. Когда-то давным-давно мне разрешили поехать с Бенкой на дачу в Ваксхольм. Мы сидели с ним на уступе скалы и удили рыбу. Садилось солнце. Небо было сплошь багровым, и вода словно замерла. Цвёл шиповник, и его яркие цветы алели среди диких скал. А далеко-далеко на другой стороне залива во весь голос куковала кукушка. Конечно, кукушку я так и не видел, но от её пения вся природа вокруг становилась ещё прекраснее. Я ничего не сказал Бенке, боясь показаться смешным, хотя сам был твёрдо уверен, что прекраснее этого ничего нет на свете.
Но тогда я ещё не видел сада моего отца. Я не видел его роз, целого моря сказочных чудесных роз, струившихся разноцветными потоками, его белых лилий, колыхавшихся на ветру. Я не видел его тополей с серебристыми листьями. Их вершины упирались в самое небо, так что, когда наступал вечер, звёзды зажигались прямо на их макушках. Я не видел его белых птиц, порхающих в саду, и никогда не слыхал ничего похожего на их песни и на музыку серебристых тополей. Никому никогда не приходилось слышать и видеть столько прекрасного, сколько услышал и увидел я в саду моего отца. Я стоял неподвижно, не отпуская руку отца, а он потрепал меня по щеке и сказал:

— Мио, мой Мио, тебе нравится сад?

Я не в силах был ответить. Меня охватило непонятное чувство. Словно тоска закрадывалась в сердце, хотя мне не было ни капельки грустно, даже наоборот. Мне захотелось поскорее приласкаться к отцу, чтобы он не почувствовал моей смутной тревоги. Но прежде чем я успел что-либо сделать, он сказал:

— Хорошо, что ты так счастлив. Будь всегда таким, Мио, мой Мио!

Отец пошёл к садовнику, который его давно ждал, а я стал носиться по саду. У меня даже голова кружилась от всей этой красоты, словно я всласть напился медового сиропа. Мои ноги не могли устоять на месте и приплясывали, а руки налились силой. Вот бы Бенка был со мной! Я бы подрался с ним, понятно, понарошку. И, верно, как мне не хватало Бенки! Бедняга Бенка по-прежнему бегает в парке Тегнера, а там сейчас и ветер свистит, и дождь льёт, и темно. Уж теперь-то он, пожалуй, знает, что я пропал, и удивляется, куда это я подевался. Бедняга Бенка! Ведь нам было так весело друг с другом.

И, гуляя в саду моего отца-короля, я вдруг загрустил о Бенке. Он был единственный, кого мне не хватало из моей прежней жизни. А больше я ни о ком особенно не тосковал. Хотя, может, ещё о тётушке Лундин, ведь она была всегда так добра ко мне. Но больше всего я вспоминал Бенку.
Углубившись в свои мысли, я тихо брёл по извилистой тропинке в саду среди роз. Вдруг я поднял глаза. Передо мной на дорожке стоял… кто бы вы думали? Бенка. Нет, это был не Бенка. Передо мной стоял мальчик с такими же тёмно-каштановыми волосами, как у Бенки, и такими же карими глазами.

— Кто ты? — спросил я. — Юм-Юм, — ответил он.

И тут я увидел, что он не очень похож на Бенку. Он как-то серьёзнее и, видимо, добрее Бенки. Бенка, конечно тоже добрый, как и я, то есть в меру, но нам обоим случалось погорячиться и даже подраться друг с дружкой. Случалось нам и злиться друг на друга, хотя потом мы снова мирились. А вот с Юм-Юмом и подраться было никак нельзя.

— Знаешь, как меня зовут? — спросил я. — Думаешь, Буссе? Совсем нет, меня так звали раньше.

— Я знаю, что тебя зовут Мио, — ответил Юм-Юм. — Наш король послал гонцов по всей стране, и они возвестили, что Мио вернулся домой. Подумать только! Как обрадовался мой отец, когда нашёл меня. Он даже велел оповестить об этом всех жителей своего королевства.

— А у тебя есть отец, Юм-Юм? — спросил я, изо всех сил желая, чтобы у него был отец.

— Конечно, есть, — ответил Юм-Юм. — Мой отец — королевский садовник. Пойдём, посмотришь, где я живу. И Юм-Юм побежал впереди по извилистой тропинке в самый отдалённый уголок сада. Там стоял крохотный белый домик с соломенной крышей, точь-в-точь как в сказках. Стены его и крыша так густо поросли розами, что домика почти не было видно. Окошки были раскрыты настежь, и белые птицы, то влетали в домик, то вылетали оттуда. Возле домика стоял стол со скамейкой, а позади виднелись ульи с пчёлами. Кругом росли тополя и ивы с серебристой листвой. Из кухни послышался чей-то голос.

— Юм-Юм, ты не забыл про ужин? — То был голос его матери. Она вышла на крыльцо улыбаясь. И я увидел, что она очень похожа на тётушку Лундин, только чуть моложе. Глубокие ямочки на круглых щеках были совсем как у тётушки Лундин, и она взяла меня за подбородок, ну точь-в-точь как тётушка Лундин.

— Добрый, добрый день, Мио! Хочешь поужинать вместе с Юм-Юмом?

— С удовольствием, — ответил я, — если только не доставлю вам хлопот.

Она сказала, что для неё это приятные хлопоты. Юм-Юм и я сели за стол возле домика, а его мама вынесла большое блюдо блинов, клубничное варенье и молоко. Мы с Юм-Юмом наелись так, что чуть не лопнули. Под конец мы только глазели друг на друга и смеялись. Как я радовался, что у меня есть Юм-Юм!

Вдруг подлетела белая птица и отщипнула кусочек блина с моей тарелки, и нам стало ещё веселее. Тут мы увидели, что к нам направляется мой отец. Заметив меня, король остановился.

— Мио, мой Мио, я вижу, тебе весело, — сказал отец.

— Да, простите! — извинился я, думая, что, может, королю, как дяде Сикстену и тете Эдле, не нравится, когда громко смеются.

— Смейся на здоровье, — ответил отец. Потом он повернулся к садовнику и сказал: — Мне нравится пение птиц, нравится перезвон моих серебристых тополей, но больше всего люблю я слушать смех сына в моём саду.

И тут я впервые понял: мне нечего бояться отца. Что бы я ни сделал, он только посмотрит на меня своими добрыми глазами, вот как сейчас, когда он стоит, опираясь на плечо садовника, а белые птицы кружат над его головой. И когда я понял это, то страшно обрадовался и, запрокинув голову, безудержно захохотал, так что даже птицы всполошились. Юм-Юм, наверное, думал, что я все ещё смеюсь над птицей, которая стащила кусочек блина с моей тарелки, и тоже залился хохотом. Наш смех заразил моего отца, папу и маму Юм-Юма. Не знаю, чему уж они смеялись, я-то от всей души радовался тому, что у меня такой добрый отец… Насмеявшись вдоволь, мы с Юм-Юмом побежали в сад и начали кувыркаться на полянках и играть в прятки среди розовых кустов. В саду было столько тайников, что и десятой их доли в парке Тегнера хватило бы нам с Бенкой по горло. Вернее, Бенке хватило бы. Ведь ясно, что мне-то не придётся искать тайники в парке Тегнера. Смеркалось. Над садом опустилась лёгкая голубая дымка. Белые птицы угомонились, спрятавшись в своих гнёздах. Серебристые тополя перестали звенеть. В саду воцарилась тишина. Только на верхушке самого высокого тополя сидела большая чёрная птица и пела. Она пела лучше всех белых птиц, вместе взятых, и мне казалось, что она поёт только для меня. Но в то же время мне хотелось заткнуть уши и не слушать птицу: её пение нагоняло на меня тоску.

— Вот уж вечер, а скоро и ночь, — сказал Юм-Юм. — Мне пора домой.

— Постой, не уходи, — попросил я. Мне не хотелось оставаться наедине с этой загадочной птицей. — Юм-Юм, кто это? — показал я на чёрную птицу.

— Не знаю, я зову её птицей Горюн, раз она вся чёрная, словно в трауре, а поёт так печально. Но, может, её зовут иначе.

— Не очень-то она мне по душе, — признался я. -А я её люблю, — сказал Юм-Юм, — у неё такие добрые глаза. Спокойной ночи, Мио! — Он попрощался со мной и убежал.

Не успели мы выйти из сада, как птица взмахнула большими чёрными крыльями и взмыла ввысь. И мне показалось, будто на небе зажглись три маленькие звёздочки.

Мирамис

Интересно, что сказал бы Бенка, если бы увидел мою белую лошадь, мою Мирамис с золотой гривой и с золотыми копытами? Мы с Бенкой страшно любим лошадей. Когда я жил на улице Упландсгатан, моими друзьями были не только Бенка и тётушка Лундин. Я чуть не забыл ещё об одном друге. Его звали Калле-Щеголь, то был старый ломовик с пивоваренного завода. Несколько раз в неделю, по утрам, в магазин на Упландсгатан привозили пиво. Когда я шёл в школу, я всякий раз выкраивал несколько минут, чтобы хоть немного поболтать с Калле-Щеголем. То был добрый старый конь, и я припасал для него кусочки сахара и корки хлеба. Бенка делал то же самое, ведь он не меньше меня любил Калле. Он говорил, что Калле — его конь, а я- что он мой; иногда мы даже ссорились из-за Калле. Но когда Бенка не слышал, я шептал на ухо Калле: «Ведь ты мой». И Калле-Щеголь понимающе косился в мою сторону. Ну зачем Бенке ещё лошадь, ведь у него были мама, папа и все, что душе угодно. А если честно, Калле Щеголь принадлежал вовсе не нам, а пивоварне. Мы только воображали, будто он наш. Правда, временами я сам верил в это.

Иной раз, заболтавшись с Калле, я опаздывал в школу, а когда учительница спрашивала меня, почему я не пришёл вовремя, я не знал, что ответить. Ведь не скажешь же учительнице, что просто-напросто заговорился со старым конём. Когда по утрам повозка с пивом слишком долго не появлялась, мне приходилось бежать в школу, так и не повидавшись с Калле-Щеголем. Я злился на кучера за то, что он такой нерасторопный. Сидя за партой, я крутил в кармане кусочки сахара и горбушку хлеба, я скучал по Калле и думал, что пройдёт ещё несколько дней, прежде чем я его увижу. Тогда учительница спрашивала:

— Что ты, Буссе, сидишь и вздыхаешь? Что случилось?

Я молчал, да и что я мог ответить? Разве могла понять учительница, как я сильно любил Калле? Сейчас Калле целиком достался Бенке. Ну и правильно! Пусть Калле-Щеголь утешает Бенку, раз меня нет. А у меня есть Мирамис с золотой гривой. И досталась она мне нежданно-негаданно.
Однажды вечером, когда мы с отцом болтали и строили планеры — ну так же, как Бенка со своим отцом, — я рассказал отцу про Калле.

— Мио, мой Мио! — спросил отец. — Ты любишь лошадей?

— Ну да, — ответил я как можно равнодушнее, чтобы отец не подумал, будто мне чего-то не хватает.

На другое утро, гуляя с отцом по саду, я увидел, как навстречу мне среди розовых кустов скачет белая лошадь. Никогда я не видел такого красивого галопа. Золотая грива развевалась по ветру, золотые копыта сверкали на солнце. Лошадь мчалась прямо на меня и весело ржала. Мне никогда ещё не приходилось слышать такого буйного ржанья. Чуть-чуть струсив, я пугливо прижался к отцу. Но отец твёрдой рукой ухватил лошадь за золотую гриву, и она стала как вкопанная. Потом она ткнулась мягким носом в мой карман, надеясь найти там сахар. Точь-в-точь как это делал Калле-Щеголь. К счастью, у меня в кармане завалялся кусочек сахара. Видно, по старой привычке я сунул его в карман. Лошадь нашла его и, хрустя, съела.
— Мио, мой Мио! — сказал отец. — Это твоя лошадь, и зовут её Мирамис.

О моя Мирамис! Я полюбил тебя с первого взгляда. Обойди хоть весь свет, прекраснее лошади не сыщешь. И она ни капельки не напоминала старого, измученного работягу Калле. По крайней мере, я не находил никакого сходства, пока Мирамис не подняла свою красивую голову и не посмотрела на меня. Тогда я видел, что у неё точно такие же глаза, как у Калле. Преданные — преданныеглаза, как у всех лошадей. Никогда в жизни мне не приходилось ездить верхом. А тут отец посадил меня на Мирамис. — Не знаю, сумею ли я.

— Мио, мой Мио! — сказал отец. — Разве у тебя не мужественное сердце?

Едва я тронул поводья, как мы понеслись по саду под кронами тополей, и серебристые листья их застревали в моих волосах. Я скакал все быстрее, быстрее и быстрее, Мирамис перемахивала через самые высокие кусты роз. Только раз она едва коснулась живой изгороди, и облако розовых лепестков взметнулось за нами.

Тут в саду появился Юм-Юм. Увидев меня верхом, он захлопал в ладоши и закричал:

— Мио скачет на Мирамис! Мио скачет на Мирамис!

Я придержал лошадь и спросил Юм-Юма, не хочет ли он прокатиться. Ещё бы не хотеть! Он тут же вскочил на лошадь и уселся позади. И мы поскакали по зелёным лугам, которые раскинулись за садом роз. В жизни не испытывал я ничего подобного!

Королевство моего отца велико. А Страна Дальняя самая большая среди его владений. Она простирается на восток и на запад, на север и на юг. Остров, на котором возвышается замок короля, называется Островом Зелёных Лугов. — По ту сторону фьорда, за горами лежит Страна Заморская и Страна Загорная. Это тоже королевство твоего отца! — крикнул мне Юм-Юм, когда мы мчались по зелёным лугам. Кругом было так красиво. Мягкая сочная трава, пёстрые цветы, а на изумрудно-зелёных холмах пасутся белые пушистые ягнята. И пастушок наигрывает на флейте какой-то чудесный напев. Мне показалось, будто я слышал его раньше, только не припомню где. Во всяком случае не на улице Упландсгатан, это уж точно.

Я остановил лошадь, и мы разговорились. Пастушка звали Нонно. Я спросил, не даст ли он поиграть мне на флейте. Он не только дал поиграть, но и научил меня своему напеву.

— Хотите, я вырежу вам по флейте? — спросил он. Нечего и говорить, как нам этого хотелось. Неподалёку бежал ручей. Плакучая ива раскинула над ним свои ветви. Мы уселись на берегу, болтали ногами в воде, а Нонно мастерил нам флейты. Нонно сказал, что напев его флейты — самый древний в мире.

Пастухи наигрывали его на пастбищах уже много-много тысяч лет назад. Мы поблагодарили Нонно за флейты и за то, что он научил нас играть старинный напев. Потом, вскочив на лошадь, поскакали дальше. И долго-долго ещё слышались затихающие звуки флейты, на которой Нонно наигрывал старинный пастуший напев.

— Будем беречь эти флейты, — сказал я Юм-Юму. — Если кто-нибудь из нас попадёт в беду, пусть сыграет на флейте пастуший напев. Тут Юм-Юм обхватил меня сзади руками, чтобы не свалиться с лошади, и сказал:

— Да, мы будем беречь эти флейты. Если услышишь мою флейту, знай, я зову тебя.

— Хорошо, — ответил я. — А когда ты услышишь мою флейту,тоже знай: теперь я зову тебя. — Да, — сказал Юм-Юм. И я подумал, что теперь он мой лучший друг. Конечно, если не считать отца. Моего отца я любил больше всех на свете. А Юм-Юм мой сверстник и лучший друг, раз уж я не могу больше видеться с Бейкой. Вот здорово! У меня есть отец, Юм-Юм, Мирамис, и я, как вольный ветер, могу летать по холмам и лугам. Немудрено, что от такого счастья голова идёт кругом.

— А как попасть в Страну Заморскую и Страну Загорную? — спросил я Юм-Юма. — Через мост Утреннего Сияния, — ответил он. — Где же этот мост? — поинтересовался я. — Сейчас увидишь, — сказал Юм-Юм. И вправду, вскоре мы увидели мост. Он был такой громадный и длинный, что казалось, конца и края ему нет. Мост весь сверкал в сиянии солнца, он словно был выткан из золотых солнечных лучей.

— Это самый большой мост в мире, — сказал Юм-Юм. — Он соединяет Остров Зелёных Лугов со Страной Заморской. Но по ночам король велит разводить его, чтобы мы могли спокойно спать на Острове Зелёных Лугов.

— Это почему? — спросил я. — Кто может нагрянуть к нам ночью?

— Рыцарь Като!

Едва он произнёс эти слова, как в полях дохнуло холодом, а Мирамис задрожала. В первый раз услышал я о рыцаре Като и громко повторил:

— Рыцарь Като!

И мороз пробежал у меня по коже при этих словах.

— Жестокий рыцарь Като, — добавил Юм-Юм.

Мирамис тревожно заржала, и мы умолкли. Конечно, нам очень хотелось промчаться по мосту Утреннего Сияния, но ведь я не спросил разрешения у отца. Поэтому мы повернули обратно, в сад. Так, закончилось наше первое путешествие. В тот день мы ещё долго мыли и чистили Мирамис, расчёсывали её золотую гриву, трепали по холке, угощали сахаром и хлебом, которые дала нам мама Юм-Юма.

В саду мы с Юм-Юмом построили шалаш. Мы забирались туда и ели всякую вкуснятину. А больше всего нам нравились тоненькие блины с сахарным песком. Объедение, да и только. Бенкина мама тоже пекла блины, и мне иногда случалось их пробовать. Но блины, которые пекла мама Юм-Юма, были куда вкуснее. Бенка часто рассказывал мне о том, как он строил шалаши на даче в Ваксхольме. Вот хорошо бы написать ему и рассказать о нашем с Юм-Юмом шалаше. «Красота, какой я шалаш себе отгрохал здесь, в Стране Дальней», — написал бы я ему. Да, красота!

Нравится ли музыка звёздам?

На другой день мы снова поскакали в гости к Нонно. Сперва мы не могли его найти. Но потом из-за холма до нас донеслись звуки его флейты. Сидя на траве, Нонно наигрывал свой напев, а его овцы мирно щипали траву. Увидев нас, он отнял флейту от губ и сплюнул, потом рассмеялся и сказал: — А вот и вы. Видно было, что он обрадовался нам. Мы достали свои флейты и стали играть втроём. До чего же чудесно у нас получалось, я даже не мог понять, как это мы научились играть так красиво.

— Жаль, что никто не слышит, как мы играем, — вздохнул я.

— Нас слушают травы, — сказал Нонно. — И цветы, и ветры. Нас слушают деревья. Посмотри, как притихли плакучие ивы, склонившись над ручьем.

— Неужто это правда? — спросил я. — Им нравится наша музыка? — Очень нравится, — ответил Нонно. Мы ещё долго играли травам и цветам, деревьям и ветру. И всё-таки мне было жаль, что никто из людей не слышит нас. Тогда Нонно предложил:

— Если хочешь, пойдём ко мне домой и сыграем моей бабушке.

Во всех сказках всегда есть добрые старички и старушки. Но настоящей живой бабушки я никогда ещё не видел. И мне было очень интересно познакомиться с бабушкой нашего друга Нонно. Нам пришлось взять с собой ягнят, овец и Мирамис. Получился целый караван. Впереди шли Юм-Юм, Нонно и я, потом овцы и ягнята, а замыкала шествие Мирамис. Мы шли по холмам и долинам, наигрывая на флейтах. Овцам и ягнятам, наверно, нравилось это весёлое путешествие: всю дорогу они блеяли и прыгали вокруг нас. Мы шли долго-долго. И, наконец, увидали жилище Нонно. То была маленькая, словно игрушечная, хижина с соломенной крышей, утонувшая в кустах жасмина и цветущей сирени.

— Тс-с… — прошептал Нонно. — Давайте напугаем бабушку! Нонно, Юм-Юм и я выстроились перед окном. — Раз, два, три! — скомандовал Нонно. И мы заиграли, да так весело, что овцы и ягнята пустились в пляс. В оконце появилась древняя — предревняя старушка. Это и была бабушка Нонно. Всплеснув руками, она воскликнула: — Ой, какая чудесная музыка? Бабушка была очень старенькая, будто из сказки, хотя самая что ни на есть настоящая, живая бабушка.
Когда я ещё жил у дяди Сикстена и тёти Эдли, я частенько брал в библиотеке сказки. Но тётя Эдля терпеть этого не могла.

— Опять уткнулся носом в книгу! — ворчала она. — Вот потому ты такой заморыш, такой бледный и несчастный, что не бываешь на воздухе, как другие дети! Я-то бывал на воздухе — почти все время торчал на улице. Но тете Эдле и дяде Сикстену, верно, больше всего хотелось, чтоб я вовсе не возвращался домой. Теперь они небось рады: ведь я никогда не вернусь к ним. Читать я мог только по вечерам, да и то урывками, и бледный был вовсе не поэтому. Посмотрела бы тётя Эдля, как я окреп и вырос, каким стал смуглым и здоровым. Окажись я на Упландсгатан, я бы мог запросто вздуть Янне одной рукой, я все равно не стал бы этого делать — просто не хочу. Интересно, что сказала бы тётя Эдля, если б услыхала про колодец, который нашёптывает по вечерам сказки, если б узнала, что вовсе незачем сидеть на одном месте, уткнувшись носом в книги, а можно прямо на свежем воздухе слушать сколько хочешь сказок. Может, это понравилось бы даже тете Эдле, хотя она, по правде сказать, никогда не бывает довольна.
«Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом…»

Так нашёптывал колодец, и я не мог забыть его слов. Казалось, колодец рассказал эту сказку неспроста. Вдруг я и есть тот самый королевич, который скакал Дремучим Лесом и которому снова предстоит совершить этот путь? Я спросил отца, не знает ли он, где Дремучий Лес. Конечно, он знал.

— Дремучий Лес в Стране Загорной, — сказал он. И до чего ж печально звучал его голос. — Зачем он тебе, Мио, мой Мио?

— Хочу побывать там нынче ночью, как взойдёт луна, — отвечал я.

Мой отец, поражённый, взглянул на меня. — Вот как! Уже нынче? — сказал он, и голос его зазвучал ещё печальней.

— Может, ты против? — спросил я. — Может, ты будешь беспокоиться, если я уйду из дома и поскачу ночью в Дремучий Лес? Отец покачал головой.

— Нет, — ответил он, — лес, мирно спящий при свете луны, никому не причинит зла.
Потом отец замолчал и сел, обхватив голову руками, — видно было, что он погрузился в раздумье. Обняв его за плечи, я сказал: — Хочешь, я останусь дома, с тобой? Он долго смотрел на меня; глаза его были печальны.

— Нет, Мио, мой Мио! Ты не останешься. Луна уже взошла, и Дремучий Лес ждёт тебя.

-А ты и вправду ничуть не горюешь? — спросил я.

— Вправду, — ответил он, погладив меня по голове. Тогда я побежал спросить Юм-Юма, не поедет ли он со мной в Дремучий Лес. Но отец тотчас окликнул меня: — Мио, мой Мио! Я обернулся: отец протягивал ко мне руки. Я бросился к нему и очутился в его объятиях. Мы долго стояли, крепко-крепко обнявшись, а потом я сказал:

— Ведь я скоро вернусь!

— Возвращайся быстрее, чуть слышно прошептал отец.

Юм-Юма я отыскал у домика садовника и рассказал ему, что собираюсь в Дремучий Лес.

— Вот как! Наконец-то! — воскликнул Юм-Юм. Как все непонятно! Когда я сказал, что собираюсь в Дремучий Лес, отец изумился: «Вот как! Уже нынче?», а Юм-Юм: «Вот как! Наконец-то!» Но я не стал ломать себе голову над этим.

— Поедешь со мной? — спросил я Юм-Юма.

Юм-Юм глубоко вздохнул.

— Да! — ответил он. — Да! Да!

Мы пошли за Мирамис, которая паслась в саду среди кустов роз, и я сказал, что ей придётся везти нас в Дремучий Лес. Тут Мирамис заплясала, будто услышала очень приятную весть. Только мы с Юм-Юмом взобрались к ней на спину, как Мирамис вихрем помчалась вперёд. Когда мы выезжали из сада, мне послышался голос отца.

— Мио, мой Мио! — звал он, и печальнее голоса мне слышать не доводилось. Но свернуть с пути я не мог. Не мог.

Страна Загорная была за тридевять земель. Пешком, и без такой лошади, как Мирамис, нам бы туда ни за что не попасть. Нам бы ни за что не перевалить через высокие горные хребты, достающие чуть не до небес. Но Мирамис, точно птица, парила над вершинами гор. Я велел ей опуститься на самую высокую из вершин, покрытую вечными снегами. Сидя на лошади верхом, мы разглядывали страну, ожидавшую нас у подножия гор. Там, освещённый луной, виднелся Дремучий Лес. Он был так красив и, казалось, не таил никакой опасности. Видно, и в самом деле лес, мирно спящий при свете луны, никому не причинит зла.

Да, правду говорил мой отец: не только люди добры в этой стране. Леса и луга, ручьи и зелёные рощи приветливо встречали человека, ночь была так же ласкова, как и день, луна светила таким же мягким светом, как и солнце, а темнота в лесу — такой же, как и обычная темнота. Так что бояться было нечего! Только одного, одного-единственного надо было бояться! Вдали за Дремучим Лесом я увидел страну, погруженную во мрак, страшный, беспросветный мрак. Посмотришь на него и содрогнёшься.

— Что за ужасная страна! — сказал я Юм-Юму.

— Там начинается Страна Чужедальняя, — ответил Юм-Юм. — Эти земли граничат с ней.

— Страна рыцаря Като! — воскликнул я.

Тут Мирамис задрожала всем телом, а огромная каменная глыба откололась от горы и, страшно грохоча, покатилась вниз в долину. Да, только одного рыцаря Като надо было бояться! Очень бояться! Но мне не хотелось больше думать о нём.

— В Дремучий Лес, — сказал я Юм-Юму. — В Дремучий Лес — вот куда я хочу!

Тут Мирамис заржала, и высоко в горах гулко отозвалось эхо. Медленно поплыла Мирамис по воздуху вниз, к освещённому луной лесу, который рос у подножия гор. А из леса донеслись ответные звуки, будто сотня лошадей заржала в ночи. Мы опускались все ниже и ниже, покуда копыта Мирамис не коснулись верхушек деревьев… Нежно-нежно. Мы продолжали опускаться меж зелёных ветвей. И вот мы в Дремучем Лесу.

На своём веку я повидал не так уж много лесов, но, сдаётся мне вряд ли найдётся на свете хоть один, похожий на этот. Дремучий Лес хранил тайну. Великая, удивительная тайна скрывалась в нём — я это чувствовал. Но, видно, луна набросила на неё свой покров, и я ничего не мог разгадать. Шелестели деревья, они нашёптывали про эту тайну, но я ничего не мог понять. Деревья мерцали при свете луны, они знали эту тайну, а я ничего не знал.

Вдруг мы услыхали отдалённый топот копыт. Словно сотня лошадей неслась во весь опор в ночи, а когда Мирамис заржала, словно сотня лошадей заржала ей в ответ. Все ближе и ближе топот копыт, все неистовей дикое ржание. Не успели мы опомниться, как на нас налетела лавиной сотня белоснежных лошадей с развевающимися гривами. Мирамис оказалась в середине табуна, и лошади понеслись вскачь по лесной прогалине. Юм-Юм и я соскочили на землю и, стоя под деревом, смотрели, как белоснежные лошади с Мирамис впереди в диком неистовстве носятся при свете луны взад и вперёд.

Смотри, как они радуются! — сказал Юм-Юм.

Чему они радуются? — спросил я.

— Тому, что Мирамис вернулась домой, — ответил Юм-Юм. — Разве, ты не знаешь, что Мирамис родом из Дремучего Леса?

— Нет, не знаю, — сказал я.

Ты так мало знаешь, Мио! — сказал Юм-Юм.

— Как же Мирамис попала ко мне? — спросил я.

— Твой отец послал в Дремучий Лес гонца с наказом: одна из белых лошадей, его подданных, должна отправиться на Остров Зелёных Лугов и стать твоей лошадью. Я смотрел на Мирамис, которая носилась во всю прыть при свете луны, и радовался. Но вдруг почувствовал беспокойство.

— Как ты думаешь, Юм-Юм, Мирамис не сердится, что ей пришлось стать моей лошадью? — спросил я. — Может, она тоскует по Дремучему Лесу?

Только я произнёс эти слова, как Мирамис подбежала ко мне. Она положила голову мне на плечо и тихонько заржала.

— Видишь, ей нравится с тобой, — сказал Юм-Юм. Я был счастлив. Потрепав Мирамис по холке, я протянул ей кусок сахару, и она, мягко ткнувшись носом в руку, взяла у меня сахар. Мы поехали дальше, все лесом и лесом, а сотня белоснежных лошадей скакала за нами следом. В воздухе носилась тайна. Весь лес знал эту тайну, её знало каждое дерево, липы и осины тихо шелестели, нашёптывая о ней, когда мы проезжали мимо. Белоснежные лошади знали её. Все, кроме меня, знали эту тайну! Юм-Юм был прав, говоря: «Ты так мало знаешь, Мио!» Я пустил Мирамис вскачь. Мы мчались вихрем. Мой красный плащ зацепился за ветку дерева. Может, дерево хотело остановить меня; может, оно хотело поведать мне тайну? Но я так спешил. Я поскакал дальше, а в плаще моем зияла прореха.

Вдруг посреди леса мы увидели белоснежный сказочный домик с соломенной крышей. Вокруг цвели яблони. В свете луны они отливали молочной белизной. Окошко домика было открыто, и оттуда доносился какой-то мерный стук. Казалось, там кто-то ткал.

— Поглядим, что там, — сказал я Юм-Юму. — Давай поглядим! — ответил Юм-Юм.
Соскочив с Мирамис, мы направились по тропинке меж яблонь к дому. Я взялся за ручку двери, и стук прекратился.

— Войдите, милые мальчики! — сказал кто-то. — Я так давно вас жду.

Мы вошли в дом. Там за ткацким станком сидела женщина. Она ласково кивнула нам.

— Почему ты ночью не спишь, а работаешь? — спросил я.

— Я тку чудодейное полотно. А делать это можно только ночью. Луч луны проник в окошко и осветил ткань. Как красиво она переливалась! Краше ткани я в жизни не видел.

— Волшебную ткань, чудодейное полотно ткут всегда ночью, — повторила женщина.

— А из чего её ткут, такую красивую? — спросил я.

Женщина не ответила и снова принялась ткать, тихо напевая под стук
станка:

Месяца бледного луч серебряный,
Месяца бледного луч, сердца алая кровь,
Алая кровь и серебряный луч,
Яблони белый цвет, яблони белый цвет
Нежный рождают шёлк,
Нежнее, чем ветер ночной
И ласковый шелест травы.
А над лесом птица Горюн поёт, вещая чёрное горе.

Ткачиха пела тихо и монотонно. Только она смолкла, как в лесу раздалась другая песня, которую я тотчас узнал. Правду сказала ткачиха: над лесом пела птица Горюн, вещая горе. Сидя на самой макушке дерева, она пела так, что тоска сжимала сердце.

— Почему так поёт птица Горюн? — спросил я ткачиху.

Женщина заплакала, слезы её скатывались на полотно, оборачиваясь маленькими прозрачными жемчужинами, и ткань становилась краше прежнего.

— Почему так поёт птица Горюн? — снова спросил я.

— Она поёт о моей маленькой дочке, — ответила ткачиха и горько зарыдала. — Она поёт о моей маленькой дочке, которую похитил разбойник.

— Какой же разбойник похитил твою маленькую дочку? — спросил я, хотя уже понял, о ком идёт речь и кто этот разбойник. — Не надо, не упоминай его имени, — добавил я немного погодя.

— Не буду, — ответила ткачиха, — не то угаснет свет луны, а белоснежные лошади заплачут кровавыми слезами.

— Почему они заплачут кровавыми слезами? — спросил я.

— Им жаль своих маленьких жеребят, которых тоже похитил разбойник, — сказала ткачиха. — Слушай, как поёт над лесом птица Горюн. Я стоял посреди комнаты и слушал, как на воле поёт птица Горюн. Вечерами она часто пела мне в отцовском саду, но тогда я не понимал, о чём она поёт. Теперь я знал: она пела о маленькой дочке ткачихи, о братьях нашего друга Нонно, о сестрёнке мальчика Йри и ещё о многих-многих других, кого схватил и увёз в свой замок злой рыцарь Като.

Вот почему горевали люди в маленьких домиках на Острове Зелёных Лугов, в Стране Заморской, по ту сторону фьорда и в Стране Загорной. Они горевали о детях, своих детях. Даже лошадям в Дремучем Лесу было о ком горевать, и они плакали кровавыми слезами, когда слышали имя разбойника.

Рыцарь Като! Как я боялся его! Как боялся! Но, стоя здесь, в этой комнате, и слушая песню птицы Горюн, я вдруг понял, зачем скакал Дремучим Лесом нынче ночью. За Дремучим Лесом начинались земли Страны Чужедальней. Туда-то мне и надо. Туда-то мне и надо, чтобы сразиться с рыцарем Като, хотя я так боялся его, так боялся! Глаза мои наполнялись слезами, лишь только я представлял, что меня ждёт. Женщина снова принялась ткать. Не обращая внимания ни на Юм-Юма, ни на меня, она вполголоса напевала под стук станка все ту же монотонную песню:

Месяца бледного луч,
Месяца бледного луч, сердца алая кровь…

— Юм-Юм, — сказал я. И голос мой как-то странно. — Юм-Юм, я отправляюсь
Чужедальнюю.

— Знаю, — ответил Юм-Юм. Ну и удивился же я!

— Как ты узнал? — спросил я.

— Ты так мало знаешь, Мио! — сказал Юм-Юм.

— А ты, ты знаешь, верно, все? — спросил я.

— Да, знаю, — ответил Юм-Юм. — Я уже давно знаю, что тебе предназначено отправиться в Страну Чужедальнюю. Все это знают.

— Все это знают?

— Да, — сказал Юм-Юм. — Птица Горюн знает. Ткачиха знает. Белоснежные лошади знают. Весь Дремучий Лес знает: деревья шепчут про это, и травы, и цветущие яблони — все это знают.

— Да ну! — удивился я.

— Каждый пастух на Острове Зелёных Лугов знает, и по ночам его флейта поёт об этом. Нонно знает. Его бабушка знает, Йри с братьями и сёстрами тоже знают. Колодец, который нашёптывает по вечерам сказки тоже знает. Говорю тебе, все это знают.

— А мой отец?.. — прошептал я. — Твой отец всегда знал, — сказал Юм-Юм.

— И он хочет, чтоб я отправился туда? — спросил я, не в силах сдержать лёгкую дрожь в голосе.

— Да, хочет! — ответил Юм-Юм. — Он страдает, но хочет, чтоб ты отправился туда.

— Но я так боюсь! — признался я, плача. Только сейчас я по-настоящему понял, как боюсь. — Юм-Юм, я не отважусь на это, — сказал я, обнимая своего друга. — Почему мой отец-король хочет, чтоб именно я совершил этот подвиг?

— Мальчик королевского рода — единственный, кому суждено свершить этот подвиг.

— А если я погибну? — спросил я, крепко ухватившись за руку Юм-Юма. Он не ответил.

— И мой отец хочет, чтоб я все равно отправился туда?

Женщина перестала ткать — в комнате стало тихо. Смолкла птица Горюн. Замерли листья на деревьях, не слышно было ни малейшего шелеста. Стояла мёртвая тишина. Юм-Юм кивнул и едва слышно сказал:

— Да, твой отец все равно хочет, чтоб ты отправился туда.

— Я не отважусь на это! — закричал я. — Не отважусь! Не отважусь! Юм-Юм молчал. Он только смотрел на меня, не произнося ни слова. Снова запела птица Горюн, и от её песни сердце замерло у меня в груди.

— Она поёт о моей маленькой дочке, — сказала ткачиха, и слезы её жемчужинками покатились по полотну. Я сжал кулаки.

— Юм-Юм! — сказал я. — Я еду в Страну Чужедальнюю! При этих словах за окном пронёсся ветер. Дремучий Лес зашумел, а птица Горюн залилась песней, такой звонкой, какой не слыхал ещё ни один лес в мире.

— Я знал это! — сказал Юм-Юм.

— Прощай, Юм-Юм! — сказал я, чувствуя, что вот-вот зареву. — Прощай, дорогой Юм-Юм.
Юм-Юм посмотрел на меня, посмотрел почему-то глазами Бенки и, улыбнувшись, сказал:

— Я пойду с тобой!

Вот это друг! Юм-Юм — настоящий друг. Я так обрадовался, когда он сказал, что пойдёт со мной! Но я не хотел подвергать его жизнь опасности.

— Нет, Юм-Юм! — сказал я. — Ты не пойдёшь со мной, ты не можешь идти со мной!

— Нет пойду! — возразил Юм-Юм. — «Мальчик королевского рода, верхом на белоснежной лошади, в сопровождении единственного друга» — так было предсказано. И не тебе менять то, что было предначертано много — много тысяч лет назад.

— Много — много тысяч лет назад, — повторила ткачиха. — Помнится, ветры пели про это в тот самый вечер, когда я сажала свои яблони, а было это давным-давно. Много — много тысяч лет назад. Подойди ко мне, Мио! — позвала она. — Я залатаю твой плащ. Взяв чудодейную ткань, она отрезала лоскуток и залатала прореху в моёмплаще. Но это ещё не все. Она подбила мой плащ сверкающей тканью и набросила его мне на плечи.

— Моё лучшее полотно я отдаю тому, кто спасёт мою маленькую дочку, — сказала ткачиха. — А ещё ты получишь хлеб, хлеб насущный. Береги его! Ты ещё узнаешь голод!

Она дала мне хлеб, и я поблагодарил её. Потом, обернувшись к Юм-Юму, спросил:

— Готовы мы в путь?

— Да, готовы! — ответил Юм-Юм. Выйдя из домика, мы пошли по тропинке меж яблонь. Только мы уселись верхом на Мирамис, как птица Горюн расправила свои чёрные крылья и взмыла к горным вершинам.

Сотня белоснежных лошадей глядела нам вслед, когда мы скакали меж деревьев. Они нас не провожали. Цветущие яблони белели, как снег, при свете луны. Они белели, как снег… Может, я никогда больше не увижу таких прекрасных яблонь в белом цвету…

Заколдованные птицы

Может, я никогда больше не увижу яблонь в цвету, не услышу шелеста зелёных деревьев и шелковистых трав. Потому что мы едем в страну, где нет цветов, где не растут ни деревья, ни травы. Мы скачем в ночи. Все вперёд и вперёд. Освещённый светом луны приветливый лес остался далеко позади. Впереди сгущается мрак. Свет луны меркнет, земля становится сухой и каменистой, вокруг отвесной стеной вздымаются голые скалы. Они надвигаются все ближе и ближе. И вот мы уже скачем меж высоких чёрных стен по тесной глухой тропинке на самом дне ущелья.

— Была бы тропинка не так глуха, — сказал Юм-Юм, — горы не так черны, а мы не так малы и беззащитны! Тропинка змеилась и извивалась; казалось, тысяча опасностей подстерегает нас за каждым поворотом. Видно, Мирамис тоже чувствовала это. Она дрожала всем телом и хотела повернуть назад. Но я крепко держал поводья. Тропинка становилась все уже, чёрные скалы по сторонам все выше. Мрак сгущался, и вот мы подъехали к какому-то подобию ворот. То была тесная расщелина между скал. А там, за расщелиной, клубился ночной мрак, мрак, чернее которого нет ничего в целом мире.

— Страна Чужедальняя, — прошептал Юм-Юм. — Это ворота в Страну Чужедальнюю.

Мирамис яростно сопротивлялась. Она вставала на дыбы и дико ржала. Только эти ужасные звуки нарушали тишину. Во мраке за воротами царило гробовое молчание. Глухой мрак словно подстерегал нас — казалось, он поглотит нас, как только мы окажемся по ту сторону ворот.
Я знал, что мне предстоит окунуться в этот мрак. И всё-таки я больше не боялся.
Теперь, когда я знал, что уже много — много тысяч лет назад мне на роду было написано пройти сквозь эти мрачные ворота, я почувствовал себя смелее.

Я подумал: «Будь что будет, пусть я даже никогда не вернусь обратно, все равно бояться я больше не стану». Я погнал Мирамис во мрак. Когда лошадь поняла, что я вовсе не собираюсь поворачивать назад, она с быстротой молнии проскочила сквозь тесную расщелину и понеслась дальше по мрачным дорогам Страны Чужедальней. Мы мчались в ночи, вокруг нас стояла чёрная мгла, и я не видел дороги. Но со мной был Юм-Юм. Он сидел за моей спиной, изо всех сил держась за меня, и я любил его как никогда. Я не был одинок, меня сопровождал друг, мой единственный друг! Почти все, что было предсказано, сбывалось.

Не знаю, сколько времени мы мчались во мраке. Быть может, одно мгновение, быть может, долгие-долгие часы. А, может, много — много тысяч лет! Во всяком случае, нам так казалось. Скачка наша напоминала дурной тяжёлый сон, от которого пробуждаешься с безумным криком и, лёжа в постели, ещё долго испытываешь страх. Но от нашего сна пробуждения не было. Мы скакали и скакали, не зная куда, не зная, сколько времени мы скачем. Мы просто скакали в ночи.
И вдруг Мирамис остановилась. Мы подъехали к озеру. Ни один самый страшный сон не сравнится с этим озером. Иной раз мне снятся глубокие чёрные воды, которые разверзаются предо мной. Но ни мне, ни другим людям, ни одному человеку в мире никогда и не снились такие чёрные воды, какие открылись моим глазам. То были самые угрюмые, самые страшные воды на свете. Озеро замыкали чёрные утёсы. И птицы, несметное множество птиц кружило над мрачными водами. В темноте их не было видно, только слышались их крики. И печальнее этих криков мне слышать ничего не доводилось. О, как я жалел этих птиц! Казалось, будто они зовут на помощь, будто они в отчаянии плачут. На другом берегу озера на самой высокой скале стоял высокий чёрный замок. Там светилось одно-единственное окошко. Оно, это окошко, светилось, словно злое человеческое око, жестокое и ужасное око, подстерегавшее нас в ночи и желавшее нам зла.

— Замок рыцаря Като, — прошептал Юм-Юм.

Мирамис задрожала.

Замок рыцаря Като! Там, по другую сторону чёрных вод, был мой враг, тот, с кем мне предстояло сразиться. Злое око над озером пугало меня, хотя я твёрдо решил больше не бояться. Оно пугало меня и словно предостерегало: тебе ли, малышу, победить такого грозного и опасного рыцаря, как Като. —Тебе понадобится меч! — сказал Юм-Юм. Только он произнёс эти слова, как вблизи послышался чей-то стон.

— Ох… ох… ох! — стонал кто-то. — Я умираю с голоду, ох… ох… ох!

Я понимал, что идти на голос опасно. Нас могут заманить в ловушку. Но все равно: кто бы ни был этот человек, надо во что бы то ни стало отыскать его и узнать, может, и вправду ему нужна наша помощь.

— Я пойду с тобой! — отозвался на мои мысли Юм-Юм.

— А ты, Мирамис, останешься здесь! — потрепав лошадь по холке, приказал я. Мирамис тревожно заржала.

— Не бойся! — успокоил я. — Мы скоро вернёмся.

— Ох… ох… ох! — послышалось снова. — Умираю с голоду, ох… ох… ох!

Ощупью, спотыкаясь и падая в темноте, пробирались мы в ту сторону, откуда доносились стоны. И, наконец, наткнулись на дряхлую лачугу. Это была такая развалюха, что, не подпирай её скала, лачуга давным-давно бы рухнула. Слабо светилось окошко. Мы подкрались и тихонько заглянули в дом. Там сидел дряхлый старик, тощий, жалкий, сгорбленный старик со всклокоченной седой головой. В очаге едва теплился огонь, а старик, сидя у очага, раскачивался из стороны в сторону и стонал:

— Ох… ох… ох! Умираю с голоду, ох… ох… ох! Мы вошли. Старик сразу умолк, вытаращив на нас глаза. Мы стояли у двери, а он таращил глаза, будто никогда не видел таких, как мы. Потом, словно испугавшись, закрыл лицо своими высохшими, дряхлыми руками.

— Не обижайте меня! — прошептал он. — Не обижайте меня!

— Мы и не думаем обижать тебя, — сказал я. — Мы услыхали, что ты хочешь есть. Мы пришли накормить тебя. Разломив каравай хлеба, что дала нам ткачиха, я протянул кусок старику. Он все так же таращил на меня глаза. Я поднёс хлеб ещё ближе, но старик только испуганно глядел на меня.

— Бери, — сказал я. — Не бойся!

— Осторожно протянув руки, он взял хлеб. Он взял его обеими руками, он мял его меж ладонями, он поднёс хлеб к носу и понюхал его. И вдруг заплакал.

— Хлебушко, — прошептал он. — Хлебушко наш насущный! И стал есть хлеб. Никогда не доводилось мне видеть, чтобы кто-нибудь так жадно ел. Он все ел и ел. А когда доел последнюю корку, стал подбирать крошки с колен. И только подобрав все до последней крошки, снова взглянул на нас.

— Откуда вы? Откуда такой хлеб? Заклинаю вас всеми моими чёрными голодными днями — скажите: откуда вы?

— Мы из Страны Дальней. И хлеб оттуда.

— Зачем вы пришли сюда? — прошептал старик.

— Сразиться с рыцарем Като! — вымолвил я.

Только я это сказал, старик вскрикнул и свалился с лавки. Словно маленький серый клубок, покатился он по полу, а потом подполз к нам.

— Ступайте прочь! Уходите! Уходите, откуда пришли! — шептал он. — Уходите, пока не поздно!

— Не уйду! — сказал я. — Я пришёл сразиться с рыцарем Като. Громко и отчётливо, как только мог, произнёс я имя рыцаря Като. Онемев от страха, старик смотрел на меня, словно ожидал, что я вот-вот паду мёртвым.

— Тсс — тсс! — прошептал он. — Тише! Тебя могут услыхать стражники. Может, они уже подслушивают.

Тихонько проковыляв к двери, он боязливо прислушался.

— Ничего не слыхать! — сказал он. — Но все равно они могут быть там! Здесь и там, повсюду! Стражники — по… повсюду!

— Стражники рыцаря Като? — спросил я. Замолчи, мальчик! — прошептал старик. — Тебе, видно, надоела твоя молодая жизнь!

Усевшись на лавку, он покачал головой.

— Да, да! — едва слышно сказал старик. — Его стражники повсюду. Утром, вечером и ночью. Всегда и повсюду. Протянув руку, он взял мою ладонь в свою.

— Заклинаю всеми моими чёрными голодными днями, — прошептал старик, — не верь никому! Ты войдёшь в какой-нибудь дом… тебе покажется, что ты — среди друзей. Не верь: ты — среди врагов. Они изменят тебе. Они вероломно предадут тебя. Не верь никому, говорю тебе! Не верь мне! Откуда тебе знать — вдруг не успеешь ты переступить порог, я натравлю на тебя стражников.

— Ты этого не сделаешь, — сказал я. — Никто не может быть в этом уверен, — прошептал старик. — Никогда никто не может быть в этом уверен. Он помолчал в раздумье.

— Нет, я не натравлю на тебя стражников! — сказал он. — Не все в этой стране предают. А есть и такие, что куют оружие.

— Нам нужно оружие! — сказал Юм-Юм. — Мио нужен меч. Старик не ответил.

Подойдя к окошку, он распахнул его. С озера донеслись горестные крики птиц. Казалось, будто они плачут где-то там, в ночном мраке.

— Слышишь? — спросил меня старик. — Слышишь, как они оплакивают свою судьбу? Хочешь тоже стать птицей и кружить над озером, оплакивая свою судьбу?

— Что это за птицы? — спросил я.

— Заколдованные птицы! — прошептал старик. — Ты сам догадаешься, кто их заколдовал. Видишь теперь, что ожидает того, кто решил сразиться с рыцарем Като. Ну и опечалился же я, когда он так сказал. Птицы! Ведь это, значит, братья нашего друга Нонно, сестры мальчика Йри, маленькая дочка ткачихи и многие-многие другие. Всех их похитил и заколдовал рыцарь Като. О, я сражусь с ним! Я должен это сделать!

— Мио нужен меч! — повторил Юм-Юм. — Нельзя сражаться без меча.

— Ты сказал, здесь есть такие, что куют оружие, — напомнил я старику. Он взглянул на меня почти сердито. — Видать, ты не боишься за свою молодую жизнь, — сказал он.

— Где найти тех, что куют оружие? — повторил я. — Тише! — сказал старик и быстро затворил окошко. — Тише, а не то стражники услышат! Подкравшись на цыпочках к двери и приложив ухо к замочной скважине, он прислушался.

— Ничего не слыхать! — сказал он. — Но все равно они могут быть там.

Стражники повсюду. Наклонившись ко мне, он зашептал прямо в ухо: — Пойдёшь к Кователю Мечей и передашь привет от Эно. Скажешь, что тебе нужен меч, рассекающий камень. Скажешь: ты рыцарь из Страны Дальней. Он долго смотрел на меня.

— Сдаётся мне, это ты и есть, — сказал он. — Разве не так?

— Да, это так! — ответил за меня Юм-Юм. — Он рыцарь и принц. Принц Мио из Страны Дальней. И ему нужен меч.

— Где найти Кователя Мечей? — спросил я.

— В самой глубокой пещере самой чёрной на свете горы, — сказал старик.

— Ступай Мёртвым Лесом! Ступай!

Подойдя к окошку, он снова отворил его. И опять с озера донеслись крики птиц в ночи.

— Ступай, принц Мио! — сказал старик. — Желаю тебе удачи! Ох, неужто завтра ночью я услышу, как новая птица, кружа над озером, оплакивает свою судьбу?..

В Мёртвом Лесу

Не успела захлопнуться за нами дверь лачуги Эно, как я услышал ржание Мирамис. Она ржала громко и отчаянно. Будто кричала: «Мио! Сюда! На помощь!»
Сердце моё замерло от страха.

— Юм-Юм! Что они делают с Мирамис?! — закричал я. — Слышишь? Что они делают с Мирамис?

— Тише! — сказал Юм-Юм. — Они схватили её… стражники схватили Мирамис!

— Стражники схватили Мирамис! — закричал я, ничуть не заботясь о том, что меня могут услышать.

— Тише, — прошептал Юм-Юм. — А не то они схватят и нас! Но я не слушал его. Мирамис, моя милая лошадка! Мою милую Мирамис стражники отнимают у меня! Самую прекрасную, самую добрую лошадь в мире. Снова послышалось ржание Мирамис. Мне почудилось, будто она кричит:

«Мио, неужто ты не поможешь мне?»

— Идём, — сказал Юм-Юм, — посмотрим, что они сделают с Мирамис. Мы карабкались во мраке по скалам. Мы ползли, цепляясь за острые уступы. Я ободрал пальцы в кровь, но был в таком отчаянии, что даже не почувствовал боли. Я увидел Мирамис на вершине скалы: она казалась такой белой в темноте. Моя Мирамис, самая белоснежная, самая прекрасная лошадь в мире! Она неистово ржала и вставала на дыбы, стремясь вырваться на волю. Но пятеро стражников окружили её со всех сторон. Двое тянули за узду. Бедная Мирамис была напугана до смерти. Ничего удивительного! Страшно было смотреть на этих чёрных стражников и слышать, как они переговариваются своими жуткими и хриплыми голосами. Юм-Юм и я осмелились подползти совсем близко; мы лежали, укрывшись за скалой, и слышали все, что говорили стражники.

— Лучше всего переправить её Мёртвым Озером в чёрной ладье, — сказал один.

— Да, по Мёртвому Озеру, прямо к рыцарю Като, — сказал другой.

Я чуть было не закричал, чтоб они отпустили мою лошадь. Но удержался. Кто сразится с рыцарем Като, если стражники схватят меня? О, почему именно я должен сразиться с рыцарем Като? Укрывшись за скалой, я раскаивался в том, что сделал. Почему я не остался дома с отцом? Тогда никто не посмел бы отобрать мою Мирамис! Над озером разносились крики заколдованных птиц. Какое мне дело до них! Пусть они останутся заколдованными навечно. Только бы мне вернули мою Мирамис с золотой гривой.

— Кто-то нарушил границу, — сказал один из стражников. — Кто-то прискакал на белой лошади.

Враг среди нас.

— Хорошо, если враг среди нас, — сказал другой. — Тем скорее мы схватим его. Тем скорее рыцарь Като раздавит и уничтожит его. Я содрогнулся, услыхав эти слова. Враг, который нарушил границу, был я. Тот, кого раздавит и уничтожит рыцарь Като, был тоже я. Ах как я раскаивался в том, что пришёл сюда! Я хотел обратно, к отцу. Я думал: тоскует ли он обо мне, беспокоится ли обо мне? Как бы мне хотелось, чтоб он был здесь и помог мне! Как бы мне хотелось поговорить с ним, хоть немножко! Я бы сказал ему:

— Знаю. Ты хочешь, чтоб я сразился с рыцарем Като, но будь добр, избавь меня от этого! Помоги мне вернуть Мирамис и позволь нам уйти отсюда! Ты ведь знаешь: своей лошади у меня никогда не было, и я так люблю её. Ты знаешь: отца у меня тоже никогда не было. А если рыцарь Като схватит меня, нам с тобой вместе не бывать. Помоги мне выбраться отсюда! Не хочу здесь дольше оставаться! Хочу быть с тобой! Хочу вместе с Мирамис вернуться домой на Остров Зелёных Лугов…

И вот когда я лежал, укрывшись за скалой, и думал обо всём об этом, мне почудилось, будто я слышу голос моего отца-короля. — Мио, мой Мио! — сказал он. Только и всего. Но я понял: отец хочет, чтоб я был мужественным, не валялся бы здесь за скалой, не плакал и не кричал, как дитя, если даже они отнимут мою Мирамис. Ведь я рыцарь! Я уже не тот Мио, что строил шалаши в саду среди роз и бродил, наигрывая на флейте, по холмам Острова Зелёных Лугов. Я рыцарь, добрый рыцарь, а не злой, как рыцарь Като. А рыцарь должен быть мужественным и не плакать. Я больше не плакал, хотя видел, как стражники заставили Мирамис — она страшно ржала — спуститься вниз к озеру и погрузили её на борт большой Чёрной ладьи. Я не плакал, когда стражники сели на вёсла и я услыхал мерные всплески тёмной воды под ударами вёсел. Все глуше и глуше слышались всплески воды, и прежде чем ладья скрылась из виду и исчезла во мраке, с озера донеслось последнее, далёкое и отчаянное ржание, но я не плакал. Ведь я рыцарь!
Неужто я не плакал? Сказать по правде, плакал, да ещё как! Укрывшись за скалой, прижавшись лбом к каменистой земле, я горько рыдал, никогда ещё я так не рыдал! Добрый рыцарь всегда говорит правду. По правде сказать, я плакал навзрыд. Вспоминая преданный взгляд Мирамис, я просто обливался слезами. Может, мои слезы тоже были кровавыми, как слезы тех белоснежных лошадей, которые плакали о своих жеребятах. Кто знает? В ночном мраке трудно было разглядеть. Моя Мирамис с золотой гривой! Она исчезла, и, верно, я больше никогда не увижу её.

Склонившись надо мной, Юм-Юм положил руку мне на плечо.

— Не плачь, Мио! — сказал он. — Пора идти к Кователю Мечей. Тебе нужен меч. Слезы подступали к горлу, но я взял себя в руки. — Да, надо найти Кователя Мечей, — сказал я Юм-Юму. — Мрак укроет нас от стражников. Пока не кончилась ночь, надо пересечь Мёртвый Лес. Цепляясь за выступы скал, мы стали спускаться к лачуге Эно. Она стояла мрачная и молчаливая. Мы двинулись дальше в ночную мглу и вышли, наконец, к лесу. То был настоящий Мёртвый Лес: не играл ветерок, не дрожала листва. Да её и не было. Не было ни одного, даже самого маленького листочка. Лишь мёртвые чёрные стволы с чёрными узловатыми мёртвыми ветвями.

— Вот мы и вошли в Мёртвый Лес! — сказал Юм-Юм, когда мы проходили меж чёрных деревьев.

— Войти-то мы вошли, — сказал я. — Но, сдаётся мне, нам отсюда не выйти.
В этом лесу и впрямь запросто собьёшься с пути. Такой лес может присниться лишь в страшном сне: идёшь-идёшь, а ему конца-краю нет. Юм-Юм и я крепко держались за руки — мы чувствовали себя маленькими заблудившимися детьми. А лес был такой дремучий.

— Эх, был бы лес не так дремуч, — сказал Юм-Юм, — тьма не так кромешна, а мы не так малы и беззащитны!

Мы шли и шли. Порой слышались голоса. То были голоса стражников. Правду сказал Эно: стражники рыцаря Като рыскали повсюду. В Мёртвом Лесу их было полным-полно. И всякий раз, услыхав их отдалённые голоса среди деревьев, мы с Юм-Юмом замирали и едва осмеливались дышать. Мы шли и шли.

— Какая длинная ночь в Мёртвом Лесу! — сказал Юм-Юм. — Но путь в пещеру Кователя Мечей, верно, ещё длиннее.

— Думаешь, мы найдём его, Юм-Юм… — начал было я. Но тут же смолк. Слова застряли у меня в горле.

Чёрная цепь стражников ползла среди деревьев нам навстречу. Она ползла прямо на нас. Я понял: все пропало! Юм-Юм тоже увидел их и крепко сжал мою руку. Они ещё не заметили нас, но скоро заметят, и тогда всему конец.

Не придётся мне сразиться с рыцарем Като. И уже завтрашней ночью Эно услышит, как две новые птицы, кружа над озером, оплакивают свою судьбу. Все ближе и ближе стражники, а мы стоим на месте не в силах шевельнуться. Но тут случилось чудо! В чёрном стволе векового дерева, совсем рядом, разверзлось дупло, и не успел я опомниться, как мы с Юм-Юмом уже забились в него. Притаившись, мы дрожали, как птенцы при виде ястреба. Стражники были совсем, близко, и мы слышали каждое их слово.

— Слыхали? Кто-то разговаривал в Мёртвом Лесу, — сказал один. — Кто может разговаривать в Мёртвом Лесу?

— Враг среди нас, — сказал другой. — Только враг может разговаривать в Мёртвом Лесу.

— Если враг в Мёртвом Лесу, мы скоро схватим его, — сказал третий. — Ищите, ищите повсюду!
Мы слышали, как они рыщут среди деревьев. Мы слышали, как они, крадучись, идут по лесу. Затаившись, мы почувствовали себя такими маленькими и беззащитными! Они долго искали нас, но так и не нашли. Все глуше и глуше звучали вдали их голоса. Потом все стихло. Дерево спасло нас. Почему дерево спасло нас? Этого я не знал. Может, весь Мёртвый Лес ненавидел рыцаря Като? Может, мёртвое дерево было когда-то свежим юным деревцом со множеством маленьких зелёных листочков, весело шелестевших, когда с ними играл ветерок? А злоба рыцаря Като убила и уничтожила эти листочки? И дерево не простило того, кто убил его маленькие зелёные листочки, и помогло тому, кто пришёл сразиться со злодеем.

— Спасибо тебе, доброе дерево! — сказал я, когда мы вылезли из дупла. Но дерево стояло мёртвое и молчаливое и ничего не сказало в ответ. Мы шли и шли по Мёртвому Лесу.

— Скоро рассвет, — сказал Юм-Юм, — а мы ещё не отыскали пещеры Кователя Мечей.
Да, ночь подходила к концу. Но рассвет в этой стране не был чист и прозрачен, как у нас дома. Здесь брезжил серенький, тусклый рассвет, мало чем отличавшийся от ночной мглы. Я вспомнил рассвет дома, на Острове ЗелёныхЛугов, я вспомнил, как в эти часы мы скакали, бывало, на Мирамис верхом, и трава, умытая росой, сверкала каждой былинкой. Я так задумался, что забыл, где нахожусь. Поэтому ничуть не удивился и не испугался, когда совсем близко раздался стук копыт. «Это — Мирамис!» — подумал я. Но Юм-Юм схватил меня за руку и прошептал:

— Слышишь? Стражники скачут Мёртвым Лесом! И я понял: все пропало!
Спасения нет! Скоро чёрные стражники увидят нас. Они налетят, как буйные ветры, и, пригнувшись, на всём скаку схватят нас, перекинут через седла и помчат в замок рыцаря Като. Мне не придётся сразиться с ним. И уже завтрашней ночью Эно услышит, как две новые птицы, кружа над озером, оплакивают свою судьбу. Все пропало. Я знал это. Все ближе и ближе стук копыт. Но тут случилось чудо! Чёрная каменистая земля разверзлась перед нами. Не успел я опомниться, как мы с Юм-Юмом уже сидели, скорчившись, в какой-то пещере и дрожали, словно зайчата при виде лиса.

Самое время! Топот копыт раздался совсем близко. Мы слышали, как над нами скачут стражники, скачут прямо над нами. Мы слышали топот копыт над головой. От тяжёлой поступи коней осыпался песок и струйками тёк в пещеру. Затаившись в пещере, мы чувствовали себя такими маленькими и беззащитными. Но вот в лесу наступила гробовая тишина. Стражников как не бывало. — Сдаётся мне, можно вылезать, — сказал я.

Но тут снова послышался мерный и жуткий стук копыт. Стражники возвращались. Над нашими головами ещё раз гулко прогремели подковы, и мы услыхали крики и брань стражников. Сквозь узкую щель мы видели, как они соскочили с коней совсем рядом с пещерой. Они были так близко, что мы могли дотронуться до них. И мы слышали каждое их слово.

— Рыцарь Като приказал: враг должен быть схвачен, — сказал один. — Враг, прискакавший на белой лошади, должен быть схвачен нынче же ночью. Таков приказ рыцаря Като.

— Враг среди нас, — сказал другой, — и мы схватим его. Ищите, ищите повсюду!
Чёрные и уродливые, они были совсем близко от нас и бахвалились, будто им ничего не стоит поймать нас. Над деревьями Мёртвого Леса брезжил тусклый рассвет, а чёрные кони стражников, яростно закусив удила, рыли копытами землю.

— Ищите, ищите повсюду! — сказал один из стражников. — Эй, что это за нора?

— Пещера! — воскликнул другой. — Может, там притаился враг? Ищите повсюду!
Юм-Юм и я крепко держались за руки. Я знал: теперь все пропало.

— Попробую-ка ткнуть копьём! — сказал один. — Если там затаился враг, я проткну его копьём!
И мы увидели, как в щель просунулось чёрное острие копья. Мы забивались всё дальше и дальше, в самую глубь пещеры. Однако копье было длинное-предлинное: его острие приближалось к нам. Но нас оно не коснулось. Оно воткнулось в стену пещеры между Юм-Юмом и мною — нас оно так и не задело.

— Ищите, ищите! По всему Мёртвому Лесу! — повторяли стражники. — Рыцарь Като приказал: враг должен быть схвачен. Здесь его нет. Ищите повсюду! И, вскочив на своих чёрных коней, они умчались прочь. Мы были спасены. Пещера спасла нас. Я все думал: почему? Может, даже земля, даже эта каменистая земля ненавидит рыцаря Като и помогла тому, кто пришёл сразиться с ним? Может, на этой бесплодной почве росли когда-то зелёные шёлковые травы? Травы, умытые росой в час рассвета? А злоба рыцаря Като убила и уничтожила их? И земля не простила того, кто убил зелёные шёлковые травы, что росли здесь когда-то, и защитила того, кто пришёл сразиться с рыцарем Като.

— Спасибо тебе, добрая земля! — сказал я, когда мы уходили. Но земля ничего не сказала в ответ.

Молча лежала она перед нами. Вход в пещеру исчез.

Мы шли и шли. Вот, наконец, и опушка Мёртвого Леса. Снова вздымаются впереди горы и скалы. Отчаяние охватило меня. Мы вернулись к тем самым скалам, которые окружали Мёртвое Озеро. Напрасны все наши муки! Никогда не найти нам Кователя Мечей. Ночь напролёт блуждали мы по Мёртвому Лесу, а теперь снова вернулись туда, откуда начали свой путь. Вот и лачуга Эно, такая приземистая, серая и жалкая! Чтобы не рухнуть, она лепилась к скале. А скала эта, возвышаясь над всеми другими, была черна как сажа.

— Может, это и есть самая чёрная на свете гора? — воскликнул Юм-Юм.

Самая чёрная на свете гора — как я раньше не догадался! Ну да, пещера Кователя Мечей именно в той горе, которая чернее всех на свете. «В самой глубокой пещере самой чёрной на свете горы» — так сказал Эно.

— Ой, Юм-Юм, — начал я, — вот увидишь… Но тут же смолк. Я знал: всё, всё пропало! Потому что из Мёртвого Леса хлынула целая лавина чёрных стражников. Одни бежали, другие мчались на чёрных конях, и вся эта орава неслась прямо на нас. Они увидели нас и громко закричали своими жуткими хриплыми голосами:

— Враг среди нас! Вот он! Хватайте его! Рыцарь Като приказал: враг должен быть схвачен.
Мы с Юм-Юмом стояли, прижавшись спиной к скале, и смотрели на стражников. А стражники все ближе и ближе! Да, всему конец! Не придётся мне сразиться с рыцарем Като! Мне хотелось броситься на землю и заплакать. Но тут же я подумал, что ещё успею выплакаться. Ведь уже завтрашней ночью старый Эно услышит над озером новую птицу, которая громче и горестнее других станет оплакивать свою судьбу! И старый Эно скажет тихо: Принц Мио кружит над озером!

В самой глубокой пещере самой чёрной на свете горы

Но тут случилось чудо! Отвесная скала за моей спиной подалась назад. И не успел я опомниться, как мы с Юм-Юмом очутились внутри горы. Затаившись в горе, мы дрожали, как ягнята при виде волка, хотя опасность уже миновала. Мы были внутри горы, скалистые стены сомкнулись за нами, а стражники остались снаружи. Проникнуть к нам было невозможно. Но мы слышали, как стражники бесновались там, в лесу.

— Ищите, ищите повсюду! — кричали они. — Враг только что был среди нас. Ищите повсюду!

— Ищите, ищите! — сказал я. — Здесь вам нас никогда не отыскать.

Ну и обрадовались же мы с Юм-Юмом! И от радости громко засмеялись. Но тут я вспомнил про Мирамис, и мне стало не до смеху. Оглядевшись по сторонам, мы увидели, что находимся в огромной пещере. Там было скорее сумеречно, чем темно: неизвестно откуда пробивался слабый свет. Множество тёмных проходов вело из пещеры вглубь горы. «В самой глубокой пещере самой чёрной на свете горы» — так сказал Эно.

Может, какой-то из этих ходов ведёт к Кователю Мечей? Но какой? Этого мы не знали. Немало ещё, видно, придётся нам проблуждать, пока мы отыщем его.

— Вот мы и вошли в гору, самую чёрную на свете, — сказал Юм-Юм.

— Войти-то мы вошли, — сказал я, — но, сдаётся мне, нам отсюда не выйти!

В этом подземелье и впрямь запросто собьёшься с пути. Такая гора может присниться лишь в страшном сне: идёшь и идёшь по диковинным тёмным коридорам, а им конца-краю нет! Взявшись за руки, мы с Юм-Юмом отправились в самую глубь горы. Мы чувствовали себя маленькими заблудившимися детьми, а путь в самую глубокую на свете пещеру был, верно, неблизок.

— Эх, была бы гора не так мрачна, — сказал Юм-Юм, — проходы не так темны, а мы не так малы и беззащитны! Мы шли и шли. Порой впереди можно было что-то разглядеть, порой наступала такая темень, хоть глаз выколи! Местами подземные ходы были так низки, что, приходилось идти согнувшись, а иногда пещерный свод поднимался высоко-высоко, как в церкви. На стенах проступала сырость, было холодно, и мы поплотнее кутались в плащи, чтобы не замёрзнуть.

— Никогда нам отсюда не выбраться, никогда не найти пещеры Кователя Мечей, — сказал Юм-Юм.

Мы проголодались и поели немного хлеба насущного. Поели немного, потому что не знали, насколько придётся его растянуть. Ели мы на ходу, и когда я жадно проглотил свой последний ломтик, мы как раз подошли к тому месту, где подземный проход разветвлялся на три. По отвесной стене струилась вода, а меня так мучила жажда. Я остановился и стал пить. Нельзя сказать, чтобы вода показалась мне вкусной, но другой не было. Напившись всласть, я обернулся к Юм-Юму, но Юм-Юма и след простыл. Он исчез. Может, он не заметил, как я остановился, и продолжал идти по одной из галерей?

Сначала я нисколечко не испугался. Стоя у перепутья, я гадал, куда же отправился Юм-Юм. Уйти далеко он не мог, и надо только покричать его…

— Юм-Юм, где ты? — закричал я что есть мочи. Но мой крик вернулся ко мне жутким шёпотом. Понять не могу, что за диковинная эта гора! Скалистые стены поглощали мой голос, приглушали его, превращая в шёпот. А шёпот эхом отзывался в горе.

— Юм-Юм, где ты?.. — шептало в тёмных коридорах. — Юм-Юм, где ты?.. Юм-Юм, где ты?..
Страшно перепугавшись, я стал кричать ещё громче, но гора по-прежнему шёпотом повторяла мои слова. Мне показалось, будто я слышу не свой собственный, а чей-то чужой голос. Кто-то сидит в глубине горы и издевается надо мной.

— Юм-Юм, где ты?.. Юм-Юм, где ты?.. Юм-Юм, где ты?.. — шептало эхо. О, как я перепугался! Ринувшись налево, я пробежал несколько шагов по узкому коридору, потом бросился назад к развилке и побежал направо, но, снова возвратившись, бросился в средний проход. Юм-Юм, куда ты подевался? Я не смел больше кричать — страшнее всего был этот шёпот. Но мне казалось, что Юм-Юм должен почувствовать, как плохо мне без него, и вернуться. Во все стороны расходились все новые и новые тёмные ходы, а я бегал по ним и все искал и искал. Я пытался сдержать слезы. Ведь я рыцарь. Но какое уж тут рыцарство! Я думал о Юм-Юме, который бегает где-то и горестно зовёт меня. Я бросился на каменный пол и заплакал так горько, как в тот раз, когда стражники схватили Мирамис. Теперь ни Мирамис, ни Юм-Юма со мной не было. Я остался один. Я лежал, плакал и раскаивался, что пришёл сюда. Я не понимал, как мой отец-король мог отпустить меня на битву с рыцарем Като. Мне хотелось, чтоб отец оказался здесь. Тогда бы я ему сказал:

— Видишь, как я одинок. Юм-Юм исчез. Я остался один, а ведь это ты хотел, чтобы я сразился с рыцарем Като. Первый раз в жизни мне показалось: отец несправедлив, раз сам послал меня в Страну Чужедальнюю. Но когда я лежал на полу и плакал, думая о своих несчастьях, мне почудилось, будто я слышу голос отца.

— Мио, мой Мио! — сказал он.

Только и всего. Но слова эти прозвучали так, словно он хотел утешить меня: мол, нет причины так горевать, нет! И я сразу подумал: я непременно найду моего дорогого Юм-Юма! Я вскочил на ноги, и тут что-то вывалилось у меня из кармана. То была маленькая деревянная флейта, которую смастерил для меня Нонно. Моя деревянная флейта.

«А что, если сыграть? — подумал я. — Что, если сыграть на флейте тот старинный напев, которому обучил нас Нонно?» Я вспомнил, как мы с Юм-Юмом обещали друг другу: «Если кто-нибудь из нас попадёт в беду, пусть сыграет на флейте пастуший напев». Приложив флейту к губам, я не осмелился заиграть сразу. Я страшно боялся, что опять раздадутся тусклые, мёртвые звуки. О, как чисто запела флейта! Как чисто, ясно, как чудесно пела флейта в этой мрачной горе! Чудесней даже чем на Острове Зелёных Лугов. Я сыграл напев до конца и прислушался. Далеко-далеко в глубине горы раздались какие-то чистые звуки. Они были чуть слышны, но я знал: Юм-Юм отвечает мне. Никогда ещё я так не радовался!

Все ближе и ближе раздавались звуки. Все чище и чище, все громче и громче слышался старинный напев флейты Юм-Юма. И вдруг прямо предо мной очутился Юм-Юм! Юм-Юм, мой лучший друг! Протянув руку, я коснулся его. Я обнял его. Я хотел убедиться, что это в самом деле он. И это был он! Мой лучший друг!

— Если я когда-нибудь свижусь с Нонно, я поблагодарю его за эти флейты, — сказал Юм-Юм.

— И я тоже! — сказал я. Но тут же подумал, что с Нонно нам, верно, никогда не свидеться. — Юм-Юм, куда же нам идти? — спросил я. — Всё равно куда, — ответил Юм-Юм, — только бы вместе! Я тоже так подумал. Мы шли и шли, не чувствуя себя больше маленькими заблудившимися детьми. Теперь мы были вместе и вместе играли на наших флейтах. Старинный напев звучал так прекрасно — казалось, он хотел утешить и подбодрить нас. Ход вёл вниз. Все дальше и дальше вниз. Слабый отсвет, озарявший стены, стал чуть ярче. Будто огонь очага оживлял тёмные отвесные скалы, и его отблески все веселее плясали вокруг. И вот так, наигрывая на флейтах старинный пастуший напев, мы вошли в пещеру Кователя Мечей. Пещера оказалась настоящей кузницей, а в горне пылал жаркий огонь. Рядом с огромной наковальней стоял человек. Такого огромного, такого крепкого человека мне видеть не доводилось. У него были длинные рыжие волосы и длинная рыжая борода. Весь он был покрыт сажей. И таких огромных, таких чёрных от копоти рук, как у него, я ещё никогда не видел. Он стоял, грозно нахмурив кустистые брови, и с удивлением смотрел на нас.

— Кто это играет? — спросил он. — Кто играет в моей горе?

— Рыцарь и его оруженосец, — ответил Юм-Юм. — Рыцарь из Страны Дальней! Принц Мио — вот кто играет в твоей горе. Кователь Мечей подошёл ко мне. Своим закопчённым пальцем он коснулся моего лба.

— Какой чистый лоб! — сказал он. — Какой ясный взор! И как чудесно ты играешь в моей горе!

— Я пришёл к тебе за мечом, — сказал я. — Меня послал к тебе старый Эно. — Зачем тебе меч? — спросил кузнец. — Я должен сразиться с рыцарем Като! — отвечал я. Только я вымолвил эти слова, Кователь Мечей как зарычит, да так страшно! Ничего подобного мне в жизни слышать не доводилось!

— Рыцарь Като! — рявкнул он так громко, что загрохотало в горах. — Смерть рыцарю Като!
Будто гром грянул в дальних тёмных галереях. Когда кричал Кователь Мечей, крик не заглушался, не превращался в шёпот. Нет, громче грома гремел крик, и эхо повторяло его в горах. Кователь Мечей стоял, сжав в кулаки свои огромные закопчённые руки, отсвет пламени падал на его почерневшее от бешенства лицо. — Смерть рыцарю Като, смерть! В горне взметнулся огонь и озарил на стенах длинный ряд острых мечей. Они сверкали и блестели так, что жуть брала.

— Видишь мои мечи? — сказал кузнец. — Мои острые мечи? Я их выковал для рыцаря Като. Кователь Мечей рыцаря Като — вот кто я!

— Если ты куёшь ему мечи, почему ты кричишь: «Смерть рыцарю Като»? — спросил я.
Он сжал свои закопчённые кулаки так, что косточки побелели.

— Больше всех на свете ненавидит рыцаря Като тот, кто куёт ему мечи, — ответил он. И тут только я увидел, что кузнец прикован к скале длинной железной цепью. Когда он двигался по кузнице, за ним волочилась и звенела цепь.

— Почему ты прикован? — спросил я. — Почему не раскалишь цепь в своём горне и не разобьёшь её на своей наковальне?

— Рыцарь Като сам приковал меня, я кую ему мечи, которые убивают добрых и невинных. Без этих мечей ему не обойтись. Вот потому-то он и приковал меня своей самой надёжной цепью, — ответил Кователь Мечей. — А его цепи не берёт ни огонь, ни молот. Цепи, выкованные из ненависти рыцаря Като, не так-то легко разбить!

Кователь Мечей взглянул на меня — глаза его сверкали огнём.

— Я сижу здесь в пещере и кую мечи для рыцаря Като. Дни и ночи напролёт кую я мечи, и он знает об этом. Но есть один меч, о котором не знает и он. Вот этот меч. Кователь Мечей проковылял в Самый тёмный угол пещеры и достал из расщелины меч. Как пламя, заполыхал огненный меч в его руках. — Много — много тысяч лет пытался выковать я меч, рассекающий камень, — сказал он.

— И сегодня ночью мне, наконец, посчастливилось, только сегодня ночью. Он поднял меч и одним ударом рассёк скалу. — О мой меч, мой огненный меч! — пробормотал он. — Мой меч, рассекающий камень!

— Зачем тебе меч, рассекающий камень? — спросил я.

— Так, знай же, — ответил Кователь Мечей. — Этот меч выкован не против добрых и невинных. Это меч против самого рыцаря Като. Ведь у Като сердце из камня, разве ты не знаешь об этом?

— Нет, я так мало знаю о рыцаре Като, — сказал я. — Знаю только, что пришёл с ним сразиться.

— У него сердце из камня, — повторил Кователь Мечей. — А коготь из железа. — Коготь из железа? — переспросил я. — Разве ты не знаешь об этом? — спросил Кователь Мечей. — Вместо правой руки, у него железный коготь.

— А что он делает этим когтем? — спросил я. — Вырывает сердца людей, — ответил Кователь Мечей.

— А потом вкладывает им в грудь каменные сердца. Это закон: у всех, кто окружает рыцаря Като, должны быть каменные сердца.

Услыхав эти слова, я содрогнулся. Ах, скорее бы, скорее бы мне сразиться с рыцарем Като!
Кователь Мечей стоял рядом, поглаживая меч своими чёрными от копоти руками. Видно, у него не было сокровища дороже этого меча.

— Дай мне твой меч, рассекающий камень! — попросил я. — Дай мне твой меч, чтобы я мог сразиться с рыцарем Като!

Кователь Мечей молча глядел на меня. — Да, ты получишь мой меч, мой огненный меч, — сказал он наконец. — Как чист твой лоб, как ясен твой взгляд и как чудесно играл ты в моей горе! Ты получишь мой меч!

Он вложил огненный меч в мою руку. Будто частица огня передалась от меча ко мне, и я почувствовал в себе огромную силу. Кователь Мечей подошёл к скалистой стене и отворил потайное оконце.

Холодный, ледяной вихрь ворвался в пещеру, и я услышал рокот мятущихся волн.

— Многое знает рыцарь Като, — сказал Кователь Мечей. — Но он не знает, что я пробуравил гору и распахнул окно моей темницы. Долгие годы буравил я гору ради потайного оконца.
Я подошёл к оконцу и стал глядеть на замок рыцаря Като на другом берегу Мёртвого Озера. Снова настала ночь, замок казался чёрным и мрачным, а единственное окно его светилось, словно злое око над водами Мёртвого Озера. Подошёл Юм-Юм и встал рядом со мной. Мы стояли молча, думая о том, что битва близка. И тогда Кователь Мечей произнёс: — Скоро пробьёт час! Скоро пробьёт час! Пробьёт час последней битвы рыцаря Като.

Железный коготь

Тёмные тучи спустились над озером, а воздух звенел от криков заколдованных птиц. Пеной вскипали чёрные волны, волны Мёртвого Озера, по которым вот-вот поплывёт наша ладья и, может быть, разобьётся об утёс неподалёку от замка рыцаря Като. Кователь Мечей стоял у потайного оконца и смотрел, как я отвязываю утлую ладью. Она была укрыта во фьорде, средь высоких скалистых стен.

— Многое знает рыцарь Като, — сказал Кователь Мечей -но он не знает, что Мёртвое Озеро прорыло путь в мою гору, он не знает о моей тайной ладье у моего тайного причала.

— Зачем тебе ладья, если ты прикован и не можешь плавать на ней? — спросил я.

— Я вылезаю из оконца и плыву столько, сколько позволяет цепь. Кузнец стоял у потайного оконца — огромный и чёрный, стоял он над самым причалом. Было так темно, что я едва мог разглядеть его. Но я слышал, как он смеётся. Странно и жутко звучал его смех. Казалось, он забыл, как смеются люди.

— Многое знает рыцарь Като, — сказал он. — Но он ещё не знает, кого понесёт нынче моя ладья по водам Мёртвого Озера.

— А есть то, чего не знаешь ты, — сказал я. — Ты не знаешь, вернётся ли к тебе твоя ладья. Быть может, уже сегодня ночью она будет покоиться на дне озера. Будто колыбель, станут качать её волны, а спать в ней будут Юм-Юм и я. Что скажешь тогда? Кователь Мечей тяжко вздохнул: — Я скажу одно: спи спокойно, принц Мио! Спи спокойно в своей колыбели, пусть тебя укачивают волны!

Я поднял вёсла. Кователь Мечей исчез во мраке. Не успели мы миновать узкие ворота, отделявшие тайный фьорд от Мёртвого Озера, как я услышал его голос.

— Берегись, принц Мио! — кричал он. — Берегись железного когтя! Держи меч наготове! Не то конец принцу Мио!

— Конец принцу Мио! Конец принцу Мио! — зашептали скалистые стены, окружавшие нас.
Как печально звучал их шёпот!.. Но мне некогда было думать об этом, потому что в тот же миг буйные волны Мёртвого Озера набросились на нашу ладью и швырнули ее далеко-далеко от горы Кователя Мечей.

— Эх, была бы наша ладья не такой утлой, — сказал Юм-Юм, — озеро не так бездонно, волны не так буйны, а мы не так малы и беззащитны! О, как буйствовали волны Мёртвого Озера! Никогда ещё я не видел таких буйных волн! Они набрасывались на нас, кидали и швыряли ладью все дальше и дальше, навстречу новым яростным волнам. Грести было невозможно. Мы с Юм-Юмом судорожно вцепились в вёсла. Но тут с рёвом набежала бурная волна и вырвала одно весло; потом, вскипая пеной, набежала новая волна и разбила другое. Пенистые, клокочущие волны до небес вздымались вокруг нас и нашей ладьи.

— Вот и нет у нас вёсел! — сказал Юм-Юм. — А скоро не будет и ладьи.

Когда волны вышвырнут нас на скалы у замка рыцаря Като, ладья разобьётся вдребезги. И тогда нам не нужны будут ни вёсла, ни ладья.

Со всех сторон слетались к нам заколдованные птицы. Они кружили вокруг нас, крича и оплакивая свою судьбу. Они подлетали совсем близко. В темноте можно было разглядеть их блестящие печальные глаза.

— Ты не брат нашего друга Нонно? — спросил я одну из них.

— А ты не маленькая сестрёнка мальчика Йри? — спросил я другую. Но они только глядели на меня блестящими печальными глазами, и в крике их слышалось отчаяние. Вёсел у нас не было, а у ладьи не было руля, нас несло прямо к замку рыцаря Като. Туда гнали нас волны, там хотели они разбить нас о скалы. У ног рыцаря Като должны были мы погибнуть. Вот чего хотели волны! Всё ближе и ближе скалы, все ближе и ближе чёрный замок с его злым оком, все быстрее и быстрее несёт ладью, все яростней катятся волны.

— Теперь, — сказал Юм-Юм, — теперь… все пропало!

Но тут случилось чудо! Только мы подумали, что вот-вот погибнем, волны присмирели и утихли. Они присмирели, как ягнята. Плавно пронесли они нашу ладью мимо грозных рифов и, тихо покачивая, приткнули её к подножию чёрной щербатой скалы у самого замка рыцаря Като. Почему волны так буйствовали, а потом присмирели? Этого я не знал. Может, они тоже ненавидели рыцаря Като? И помогли тому, кто пришёл сразиться с ним. Может, Мёртвое Озеро было когда-то радостным голубым озером среди приветливых скал, озером, в водах которого отражалось солнце, озером, весёлые лёгкие волны которого ласкали утёсы? Может, было время, когда дети купались и играли у этих берегов и детский смех, а не горестный крик заколдованных птиц разносился над водой?

— Спасибо тебе, доброе озеро! — сказал я. — Спасибо вам, буйные волны!
Но чёрные тихие воды ничего не сказали в ответ. Высоко над берегом, на высоком крутом утёсе возвышался замок рыцаря Като. Никогда ещё не был он так близко от нас. А эта ночь должна была стать ночью битвы. Я думал: знают ли люди, что нынче ночью грянет битва, и помнят ли они обо мне? Вспоминает ли обо мне мой отец? Думаю, вспоминает. Знаю, что вспоминает. Он сидит в одиночестве где-то далеко-далеко, и думает обо мне, и горюет, и шепчет про себя: «Мио, мой Мио!»

Я схватился за меч, и будто пламя обожгло мне руку. Я должен сразиться со страшным врагом, я не в силах дольше ждать. Я рвался вперёд, желая немедленно встретиться с рыцарем Като, даже если встреча с ним обернётся для меня гибелью. Я был готов к битве хоть сейчас, пусть даже битва эта грозит мне смертью.

— Мио, я так хочу есть! — сказал Юм-Юм. Я вытащил остатки хлеба, хлеба насущного, и мы стали есть, усевшись на утёсе неподалёку от замка рыцаря Като. А когда доели хлеб, почувствовали себя сытыми, сильными и даже весёлыми. Но это был наш последний кусок хлеба, и мы не знали, когда нам доведётся поесть снова.

— Теперь надо вскарабкаться на скалу, — сказал я Юм-Юму. — Иначе в замок рыцаря Като не попасть. — Ладно, — сказал Юм-Юм. И мы начали карабкаться по отвесной стене, такой высокой и неприступной.

— Эх, был бы утёс не так неприступен, — сказал Юм-Юм, — ночь не так темна, а мы не так малы и беззащитны!

Мы карабкались все выше и выше. Карабкались медленно, с трудом, крепко цепляясь руками и ногами за уступы и расселины в скале. Мы цеплялись и карабкались. Иногда я в страхе думал, что вот-вот свалюсь в пропасть и тогда все пропало. Но скала, казалось, сама подставляла мне под ногу маленький уступ всякий раз, когда я готов был сорваться. Может, даже суровая скала ненавидела рыцаря Като и помогала тому, кто пришёл с ним сразиться.
Высоко-высоко над озером стоял замок рыцаря Като, и нам пришлось карабкаться высоко-высоко, чтобы добраться до крепостной стены на самой
вершине утёса.

— Скоро мы будем наверху, — прошептал я Юм-Юму. — Скоро перелезем через стену, и тогда… Тут раздались голоса. То были голоса стражников, они разговаривали друг с другом в ночи. Два чёрных стражника караулили замок, шагая взад и вперёд по крепостной стене.

— Ищи, ищи повсюду! — сказал один. — Рыцарь Като приказал: враг должен быть схвачен. Враг, прискакавший на белой лошади, должен быть схвачен. Таков приказ рыцаря Като. Ищи в горных пещерах, ищи среди лесных деревьев, ищи в воздухе и в воде, ищи близко и далеко, ищи повсюду!

— Ищи близко, ищи близко! — сказал другой. — Мы те, кто ищет близко. Может, враг среди нас. Может, нынче ночью он карабкается по скале к замку! Ищи повсюду! Моё сердце чуть не остановилось, когда стражник стал зажигать факел. Если он осветит факелом скалу у крепостной стены, он сразу увидит нас. А если он увидит нас, все будет кончено. Ему останется только выставить вперёд своё длинное копье и столкнуть нас в пропасть. И лишь короткий вскрик раздастся в то мгновение, когда мы свалимся в Мёртвое Озеро и исчезнем в нём навсегда.

— Ищи, ищи повсюду! — сказал один стражник другому. — Освети факелом скалу. Может, как раз, теперь по скале карабкается враг. Ищи повсюду! Второй стражник наклонил факел. Свет упал на скалистую стену. Мы сжались в комок, дрожа, как мыши при виде кошки. Свет факела медленно полз вдоль стены, приближаясь к нам.

— Теперь, — прошептал Юм-Юм, — теперь… о Мио, теперь все пропало!

Но тут случилось чудо. С озера поднялась стая птиц. Заколдованные птицы неслись вперёд, шумно взмахивая крыльями. Одна из них ринулась прямо на факел, и факел выпал из рук стражника. Мы увидели, как огненная стрела прочертила тьму, и услыхали шипение факела, угасшего в бездонном озере. И ещё одна огненная стрела упала в воду. Птица, которая спасла нас, горела сама. С пылающими крыльями упала она в волны Мёртвого Озера. Как опечалила нас гибель птицы!

— Спасибо тебе, бедная птичка! — прошептал я, зная, что птица не услышит моих слов и, вообще, уже ничего не услышит. Мне хотелось плакать, но я должен был думать о стражниках. Мы ещё не перебрались через стену, ещё множество опасностей подстерегало нас. Ну и разозлились же стражники! Теперь они были прямо над нами! Я видел их чёрные мерзкие головы над крепостной стеной, слышал их мерзкие голоса, когда они перешёптывались друг с другом.

— Ищи, ищи повсюду! — говорили они. — Может, враг далеко-далеко, а, может, он карабкается по скале где-нибудь рядом, ищи повсюду. Они отошли на несколько шагов и стали высматривать нас с другой стороны.

— Самое время! — прошептал я Юм-Юму. — Самое время!

И мы полезли через стену. Быстро-быстро перелезли через крепостную стену, быстро-быстро помчались во мраке прямо к замку рыцаря Като.

Прижавшись к чёрной стене замка, мы притаились, чтобы стражники не заметили нас.

— Как проникнуть в замок рыцаря Като? — прошептал Юм-Юм. — Как проникнуть в самый чёрный замок на свете? Только он выговорил эти слова, как в стене отворились ворота. Совсем рядом бесшумно отворились чёрные ворота. Не слышно было ни единого звука. И никакая в мире тишина не могла сравниться с этой ужасающей мёртвой тишиной! А ворота! Хоть бы они заскрежетали, отворяясь, хоть бы заскрипели на своих, петлях: заскрипи они самую малость — и то не было бы так жутко. Но это были самые немые ворота на свете. Мы с Юм-Юмом, взявшись за руки, вошли в замок рыцаря Като. Никогда раньше не чувствовали мы себя такими маленькими и беззащитными. Потому что никогда и нигде на свете мрак не был таким чёрным, холод таким ледяным, а тишина такой враждебной, как здесь, в замке рыцаря Като.
От ворот к замку вела узкая тёмная винтовая лестница. Такой высокой и такой чёрной лестницы мне никогда не доводилось видеть.

— Эх, был бы мрак не так зловещ, — прошептал Юм-Юм, —рыцарь Като не так жесток, а мы не так малы и беззащитны! Я крепко сжал меч, и мы стали подниматься по лестнице на цыпочках: впереди — я, позади — Юм-Юм.

Во сне я попадал иногда в мрачный дом, который совсем не знал, в незнакомый, мрачный, страшный дом! Там были тёмные комнаты, в которых я задыхался, и пол, в котором разверзалась чёрная бездна, как только я пытался переступить порог, и лестницы, которые обрушивались так, что я стремительно падал вниз. Но замок рыцаря Като был страшнее всех домов, когда-либо.приснившихся мне.

Мы всё поднимались и поднимались по винтовой лестнице, не зная что ждёт нас на самом верху.

— Мио, я боюсь! — прошептал за моей спиной Юм-Юм.

Обернувшись, я хотел было взять его за руку. Но Юм-Юм исчез. Да, он исчез. Не успел я опомниться, как его поглотила стена. Я остался на лестнице совсем один, и мне было теперь в тысячу раз хуже, чем в тот момент, когда мы потеряли друг друга в горе Кователя Мечей, в тысячу раз хуже, чем когда-либо в жизни.

Я был в отчаянии. Кричать я боялся. Дрожащими руками ощупывал я стену, поглотившую Юм-Юма, плакал и шептал:

— Юм-Юм, где ты? Юм-Юм, вернись! Но стена оставалась холодной и неподвижной. В ней не было ни единой щёлочки. По-прежнему стояла мёртвая тишина. Юм-Юм не отзывался на мой шёпот, напрасны были слезы. Наверное, я был самым одиноким в мире, когда снова начал взбираться вверх по лестнице. Наверное, поэтому и шаги мои были так тяжелы. Я едва переставлял ноги, а ступеньки казались такими высокими, и было их так много!
Так много… Но одна из них была последней. Я-то не знал, что она — последняя. Я не знал, что лестница кончилась, — этого ведь никогда не знаешь, когда поднимаешься в темноте. Я шагнул, но ступеньки под ногами не оказалось, и я оступился. Я кричал, пытаясь за что-нибудь зацепиться. Мне это удалось. Я зацепился за самую верхнюю, самую последнюю ступеньку. Я мотался из стороны в сторону, искал, куда бы встать. Но встать было некуда. Я барахтался над бездонной пропастью. «Сейчас сорвусь вниз, — думал я, — и тогда все пропало… О, помогите же хоть кто-нибудь, помогите!» Кто-то поднимался по лестнице.

Неужто Юм-Юм?

— Юм-Юм, милый Юм-Юм, помоги мне! — прошептал я. Я не видел его во мраке. Но услышал шёпот:

— Возьми меня за руку, я помогу тебе! Возьми меня за руку, я помогу тебе! И я взял его за руку. Но то была не рука человека. То был железный коготь. Меча грознее я не видывал в моём замке. Когда-нибудь, наверно, я забуду об этом. Когда-нибудь, наверно, я перестану вспоминать рыцаря Като. Я забуду его страшное лицо, его страшные глаза и его страшный железный коготь. Я мечтаю о том дне, когда перестану думать о нём. Тогда я забуду и его страшные покои. Воздух в них был насыщен злобой. В этих самых покоях рыцарь Като просиживал дни и ночи, обдумывая свои козни. Дни и ночи напролёт просиживал он там, обдумывая свои козни, и воздух в его покоях был так насыщен злобой, что нечем было дышать. Зло потоками изливалось оттуда, убивая вокруг все прекрасное и живое; оно уничтожало и зелёные листья, и цветы, и шелковистые травы; мутной завесой застилало оно солнце, и в этой стране никогда не бывало настоящего дня, а только ночь или сумерки. И ничего удивительного, что окно в замке над водами Мёртвого Озера светилось точно злое око. То злоба рыцаря Като просачивалась наружу, когда, сидя в покоях, обдумывал он свои мерзкие козни. Рыцарь Като схватил меня в тот самый миг, когда я крепко, обеими руками вцепился в ступеньку, чтобы не сорваться в пропасть. И я не мог обнажить меч. А потом чёрные стражники набросились на меня и повели в покои рыцаря Като. Там уже был Юм-Юм. Бледный и печальный, он прошептал мне: — О Мио! Теперь все пропало! Вошёл рыцарь Като, и мы содрогнулись от его ужасного вида. Он молча смотрел на нас своими страшными змеиными глазами. Он исходил злобой, его злоба обдавала нас холодом, она обжигала наши лица и руки жгучим огнём, как дым, выедала глаза, проникала в лёгкие, не давая дышать. Я чувствовал, как волны его злобы окатывают меня. Я так устал, что не в силах был поднять меч, сколько бы ни старался. Стражники протянули меч рыцарю Като; он взглянул на него и вздрогнул:

— Меча грознее я не видывал в моём замке!

Он подошёл к окну и долго стоял там, взвешивая меч в руке.

— Что сделать с этим мечом? — спросил рыцарь Като. — Добрых и невинных такой меч не берёт. Что с ним сделать? Он взглянул на меня своими страшными змеиными глазами и понял, как жажду я заполучить свой меч назад.

— Я утоплю этот меч в Мёртвом Озере! — сказал рыцарь Като. — Я утоплю его в самом глубоком омуте Мёртвого Озера. Потому что меча грознее ещё не бывало в моём замке.

Он поднял меч и швырнул его в окно. Я увидел, как меч сверкнул в воздухе, и отчаяние охватило меня. Много — много тысяч лет Кователь Мечей выковывал меч, рассекающий камень. Много — много тысяч лет все ждали и надеялись, что я одержу победу над рыцарем Като. А теперь он утопил мой меч в Мёртвом Озере. Никогда больше я не увижу его, всему конец.

Рыцарь Като подошёл и встал перед нами так близко, что его злоба чуть не задушила меня.

— Как мне расправиться с моими врагами? — спросил сам себя рыцарь Като.

— Как расправиться с моими врагами, которые пришли издалека погубить меня? Об этом стоит подумать! Я мог бы обратить их в птиц и заставить много-много тысяч лет с криком носиться над Мёртвым Озером… Он говорил, а взгляд его страшных змеиных глаз обжигал нас.

— Да, я мог бы обратить их в птиц, — продолжал он, — либо вырвать сердца из их груди и вложить туда сердца из камня. Я мог бы сделать их своими маленькими слугами, если бы вложил им сердца из камня.

«О, преврати меня лучше в птицу!» — хотел крикнуть я. Мне казалось, что ничего на свете не может быть хуже каменного сердца. Но я не крикнул. Я понимал, что, если попрошу обратить меня в птицу, рыцарь Като сразу же вложит мне в грудь каменное сердце. Рыцарь Като сверлил нас своими страшными змеиными глазами.

— А может, посадить их в башню, чтоб они умерли с голоду? — спросил он.

— У меня много птиц, у меня много слуг! Посажу-ка я своих врагов в Голодную Башню, пусть подохнут с голоду. Он прохаживался взад и вперёд, погружённый в свои думы, и каждая новая мысль его всё больше и больше насыщала воздух злобой.

— В моём замке умирают от голода за одну ночь, — сказал он. — Ночь в моём замке так долга, а голод так силен, что умирают за одну ночь… Остановившись перед нами, он положил свой страшный железный коготь на моё плечо.

— Я знаю тебя, принц Мио! — сказал он. — Стоило мне увидеть твою белую лошадь, я понял: явился ты. Я поджидал тебя. Ты, верно, думал, что настала ночь битвы? Он склонился надо мной и прошипел в самое ухо: — Ты думал, что настала ночь битвы, но ты ошибся, принц Мио. Это ночь голода. Кончится ночь, и в башне замка я найду лишь маленькие белые косточки. Больше ничего не останется от принца Мио и его оруженосца. Он постучал железным когтем по большому каменному столу, стоявшему посреди залы, и вошёл новый отряд стражников.

— Заточить их в Голодную Башню! — повелел рыцарь Като и указал на нас железным когтем. — Заточить их в башню за семью замками. Пусть семеро стражников несут караул у дверей башни, а семьдесят семь стражников охраняют залы, лестницы и галереи, соединяющие башню с моими покоями. Он сел за стол.

— Я хочу спокойно сидеть здесь, за столом, обдумывая свои козни. Я не хочу, чтобы принц Мио мешал мне. Когда кончится ночь, я пойду в башню взглянуть на ваши маленькие белые косточки. Прощай, принц Мио! Спи спокойно в Голодной Башне! Стражники схватили нас с Юм-Юмом и поволокли через весь замок в башню, где нас ожидала гибель. Повсюду — во всех залах, в галереях и на лестницах — уже были выставлены стражники. Они должны были охранять путь из башни в покои рыцаря Като. Неужто он, могущественный рыцарь Като, так боится меня, что окружил себя полчищами стражников? Неужто он боится меня, безоружного, брошенного в Голодную Башню за семью замками и с семью стражниками у дверей? Стражники крепко держали нас за руки, пока мы шли к темнице. Мы шли и шли по галереям огромного мрачного замка. Прошли и мимо зарешеченного окна, и я увидел внутренний двор замка. Посреди двора стояла лошадь, прикованная цепью к столбу. Чёрная лошадь с маленьким чёрным жеребёнком. При виде её у меня ёкнуло сердце. Я подумал о Мирамис, которую больше никогда не увижу. Что они сделали с ней, жива ли она?.. Стражник сильно дёрнул меня за руку и потянул за собой. Больше я о Мирамис думать не мог. И вот мы в башне, где нам предстоит провести последнюю ночь своей жизни. Тяжёлая железная дверь со скрежетом захлопнулась за нами, и мы услыхали, как стражники семь раз повернули ключ. Мы с Юм-Юмом остались одни в нашей тюрьме, Юм-Юм и я. Нашей тюрьмой была круглая сводчатая башня с толстыми каменными стенами, с маленьким окном, забранным железной решёткой. Через окно доносились печальные крики заколдованных птиц, круживших над Мёртвым Озером. Мы уселись на пол, чувствуя себя такими маленькими и беззащитными! Мы знали: лишь только ночь подойдёт к концу, мы умрём.

— Эх, была бы смерть не так тяжка, — сказал Юм-Юм, — а мы не так малый беззащитны!
Мы сидели на холодном полу, крепко держа друг друга за руки. Нас одолевал голод. То был не обычный голод. Он душил нас, выворачивал внутренности, леденил кровь, лишал сил; нам хотелось лечь на пол, уснуть и никогда больше не просыпаться. Но мы не должны были спать, мы изо всех сил боролись со сном. Перед смертью мы стали вспоминать Страну Дальнюю. Я подумал об отце-короле, и на глаза у меня навернулись слезы. Я та ослаб от голода, что не мог громко плакать, и слезы тихо катились по щекам. Юм-Юм тоже плакал потихоньку.

— Эх, была бы Страна Дальняя не так далеко, — прошептал он, — и Остров Зелёных Лугов тоже. И были бы мы не так малы и беззащитны!

— Помнишь, как мы бродили по холмам на Острове Зелёных Лугов, наигрывая на флейтах? — спросил я. — Помнишь, Юм-Юм?

— Да, но это было давным-давно, — ответил Юм-Юм.

— Мы можем сыграть на флейтах и здесь, — предложил я. — Мы можем наигрывать старинный напев, пока голод не одолеет нас, пока не умрём.

— Что ж, сыграем ещё разок, — прошептал Юм-Юм.

Мы достали флейты. Слабые руки едва удерживали их, но мы заиграли старинный напев. Мы играли, а Юм-Юм плакал, и слезы тихо катились по его щекам. Может, я тоже плакал, не замечая этого. Старинный напев был так прекрасен, но звучал едва слышно, словно предчувствуя, что вскоре смолкнет и он. Хотя мы играли тихо, заколдованные птицы услыхали старинный напев и всей стаей подлетели к нашему окошку. Сквозь решётку я видел их грустные блестящие глаза. Потом птицы улетели, а мы не могли больше играть.

— Ну вот мы и сыграли в последний раз, — сказал я и хотел положить флейту в карман. Но там что-то было! Я сунул руку и нащупал в кармане ложечку. То была маленькая чайная ложечка сестрёнки мальчика Йри! Мне хотелось, чтобы заколдованные птицы снова подлетели к нам. Я бы показал им ложечку. Может, сестрёнка мальчика Йри узнает её. Но заколдованные птицы больше не показывались. Рука моя разжалась, и ложечка упала на пол. — Смотри-ка, Юм-Юм, — сказал я, — я нашёл ложечку!

— Ну и что! — ответил Юм-Юм. — Зачем нам ложечка, если нет еды?

Улёгшись на пол, Юм-Юм закрыл глаза и умолк. Я чувствовал страшную усталость. Все тело свело от голода. Сейчас я проглотил бы любую еду — всё что угодно. Больше всего мечтал я о хлебе, хлебе насущном. Но я знал: его мне больше не едать. Я мечтал о ключевой воде, утоляющей жажду. Но я знал: её мне больше не пивать. Никогда не придётся мне больше ни пить, ни есть. Я вспоминал даже кашу-размазню, которой тётя Эдля пичкала меня по утрам и которую я терпеть не мог. Сейчас я проглотил бы даже эту размазню, и она пришлась бы мне по вкусу. О, я готов был съесть все что угодно! Из последних сил поднял я с пола ложечку и сунул её в рот. Что такое?! Ложечка кормила меня! Я будто поел хлеба насущного и испил ключевой воды, утоляющих голод и жажду. Ложечка кормила меня, и вкуснее этой еды я не ел ничего на свете. И вот чудо: ложечка казалась бездонной, еда в ней не убывала, и я наелся досыта. Юм-Юм лежал на полу, закрыв глаза. Я сунул ложечку ему в рот, и он начал есть, словно во сне. Потом сказал:

— О Мио, мне приснился чудесный сон. Теперь и умирать легче. Мне приснился хлеб, хлеб насущный. — Это не сон, — ответил я. Юм-Юм открыл глаза и уселся на полу. Он понял, наконец, что жив и сыт. Несмотря на нашу беду, мы почти повеселели.

— Что сделает с нами рыцарь Като, когда увидит, что мы не умерли с голоду? — спросил Юм-Юм.

— Только бы он не вложил нам в грудь каменные сердца! — ответил я. — Я так боюсь каменного сердца!

— Ночь ещё не кончилась! — сказал Юм-Юм. — Рыцарь Като ещё не пришёл. Давай поговорим о Стране Дальней., Так и время пройдёт. Сядем поближе друг к другу, чтобы немного согреться.
В башне было холодно, мы продрогли до костей. Плащ сполз с моих плеч и упал на пол. Я поднял его и закутался поплотнее. Как хорошо, что добрая ткачиха подбила мой плащ волшебной тканью! Вдруг раздался крик Юм-Юма: — Мио! Мио, где ты? — Я здесь! — ответил я. — У двери. Юм-Юм посветил вокруг огарком свечи. Эту жалкую подачку мы получили от рыцаря Като. Вне себя от страха Юм-Юм ползал по тёмным углам, пытаясь найти меня.

— Где ты? — взмолился он. — Не слепой же я, раз вижу дверь, тяжёлый засов и стены нашей темницы. И тогда я понял, что, надевая плащ, вывернул его наизнанку. Сверкающая волшебная подкладка, которой ткачиха подбила плащ, оказалась сверху. Едва я снова скинул плащ, Юм-Юм воскликнул: — Не пугай меня так! Где ты прятался?

— А сейчас ты видишь меня? — спросил я. — Ещё бы! — ответил Юм-Юм. — А где ты прятался только что?

— Под своим плащом, — сказал я. — Верно, ткачиха превратила его в плащ-невидимку!
Мы примеряли плащ и так и этак — в самом деле, он становился невидим, как только его выворачивали наизнанку.

— А теперь давай кричать во весь голос! — предложил Юм-Юм. — Может, стражники прибегут посмотреть, что тут случилось. А ты прошмыгнёшь мимо них в своём волшебном плаще, выберешься из замка рыцаря Като и вернёшься в Страну Дальнюю цел и невредим.

— А как же ты, Юм-Юм? — спросил я. — Мне придётся остаться, —дрогнувшим голосом ответил Юм-Юм. — Ведь только у тебя плащ-невидимка!

— Да, плащ-невидимка у меня только один! — сказал я. — И друг только один! И мы умрём вместе, если не сможем спастись оба. Юм-Юм крепко обнял
меня;

— Я хочу, чтобы ты убежал отсюда и вернулся в Страну Дальнюю. Но ты остаёшься со мной, и я не могу не радоваться. Мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать. Не успел он это сказать, как случилось чудо. Вернулись заколдованные птицы. Они часто-часто взмахивали крыльями у самой оконной решётки. Птицы с трудом удерживали в клювах что-то тяжелее. То был меч! Мой меч, рассекающий камень!

— Мио! — крикнул Юм-Юм. — Заколдованные птицы достали твой меч со дна Мёртвого Озера!
Я подбежал к окошку и, протянув руки сквозь решётку, взял меч. Он полыхал огнём, с него стекали капли воды, но и они сверкали огнём. — Спасибо вам, милые добрые птицы! — сказал я. Но птицы только посмотрели на меня своими блестящими грустными глазами и, горестно крича, снова взмыли над Мёртвым Озером.

— Здорово, что мы догадались сыграть на наших флейтах! — сказал Юм-Юм.

— Иначе бы птицам не найти дорогу к этой башне.

Я почти не слушал. Я стоял в темнице, сжимая в руке меч. Мой меч, мой огненный меч! Никогда прежде я не чувствовал себя таким сильным. Я вспоминал своего отца-короля, я знал: он думает обо мне.

— Ну, Юм-Юм! — сказал я. — Для рыцаря Като настал час его последней битвы.
Юм-Юм побледнел, а глаза его радостно заблестели.

— Как ты справишься с семью замками? — спросил он. — Как проскользнёшь мимо семидесяти семи стражников?

— Семь замков разобьёт мой меч, — ответил я, — а плащ спрячет меня от семидесяти семи стражников.

Я набросил плащ на плечи. Волшебная ткань засверкала в темноте, она сверкала так, что могла осветить весь замок рыцаря Като. Но Юм-Юм сказал:

— Я не вижу тебя, Мио, хоть и знаю: ты здесь. Я буду ждать, когда ты вернёшься. — А если я не вернусь никогда? — спросил я. Разве мог я знать, кто победит в этой битве с рыцарем Като!
Мы замолчали, мы долго молчали. А потом Юм-Юм сказал:

— Если ты никогда не вернёшься, Мио, мы будем думать друг о друге. Мы будем думать друг о друге, пока хватит сил.

— Верно, Юм-Юм! — ответил я. — Я буду думать о тебе и об отце в свой последний час.

Я поднял меч, и он рассёк железную дверь, словно она была из теста. Ведь для меча, который рассекает камень, железная дверь все равно что тесто. И беззвучно, словно тесто, рассек мой меч железо. Несколько быстрых ударов, и я отбросил прочь огромный замок. Я отворил дверь, она чуть слышно заскрипела. Семеро стражников стояли в карауле за дверью. Услыхав скрип, они обернулись. Они смотрели прямо на меня. А я стоял в своём сверкающем волшебном плаще и думал: «Как ярко светится плащ, они видят меня!» Но они меня не видели.

— Я слышал скрип в ночи! — сказал один из стражников.

— Да, что-то скрипнуло в ночи! — сказал другой.

Они стали рыскать по сторонам, — меня они не видели.

— Верно, злобная мысль рыцаря Като со скрипом пронеслась мимо! — сказал третий.
Но я был уже далеко. Пряча свой меч под плащом, я бежал со всех ног к покоям рыцаря Като. Повсюду — во всех залах, галереях и на лестницах — стояли стражники. Огромный чёрный замок был полон чёрных стражников. Но меня они не видели. Меня они не слышали. А я бежал все дальше и дальше, к покоям рыцаря Като. Я не испытывал больше страха. Я был бесстрашен как никогда. Я уже не тот Мио, что строил шалаши в королевском саду и играл на Острове Зелёных Лугов! Я рыцарь, готовый к битве!И я бежал все дальше и дальше, к покоям рыцаря Като. Я бежал со всех ног. Мой волшебный плащ полыхал за плечами, он сверкал и переливался в темноте замка. А я бежал все дальше и дальше, к покоям рыцаря Като. Меч огнём вспыхивал в моей руке, он сверкал и пламенел. Я крепко сжимал рукоять и бежал все дальше и дальше, к покоям рыцаря Като. Я думал о своём отце-короле. Я знал, что и он думает обо мне. Наконец-то! Близок час битвы! Но битва меня не пугает. Я рыцарь без страха и упрёка, и в руке моей меч. И я бежал все дальше и дальше, к покоям рыцаря Като. Вот и покои рыцаря Като! Я распахнул двери. Рыцарь Като сидел спиной ко мне за каменным столом. Он исходил злобой.

— Обернись, рыцарь Като! — сказал я. — Настал час твоей последней битвы!

Он обернулся. Я сорвал с себя плащ и предстал перед ним с мечом в руке. Его страшное лицо посинело и сморщилось, в его страшных глазах мелькнули ненависть и ужас. Миг — и он схватился за меч, лежавший рядом с ним на столе. Началась его последняя битва. Грозен был меч рыцаря Като, но где ему сравниться с моим грозным мечом! Мой меч сверкал, блестел и пламенел, он молнией рассекал воздух, беспощадно скрещиваясь с мечом рыцаря Като.
Целый час длилась эта битва, битва, которую ждали много — много тысяч лет. Молчаливая, страшная битва! Мой меч, точно молния, рассекал воздух, скрещиваясь с мечом рыцаря Като. Наконец, я выбил меч из его руки. Безоружный стоял предо мной рыцарь Като. Он знал: битва проиграна. Тогда, разорвав на груди чёрный бархатный камзол, он воскликнул:

— Гляди не промахнись! Рази в самое сердце! В моё каменное сердце! Слишком долго терзало оно меня и причиняло страшную боль! Я заглянул в его глаза. И такими чудными показались мне эти глаза. Мне показалось, будто рыцарь Като жаждет избавиться от своего каменного сердца. Может быть, больше всех на свете ненавидел рыцаря Като сам рыцарь Като? Я не стал мешкать. Я поднял свой огненный меч и пронзил мечом каменное сердце рыцаря Като. В тот же миг он исчез. Его не стало. Лишь на полу лежала груда камней. Только груда камней! И ещё железный
коготь.

На подоконнике в покоях рыцаря Като билась крыльями о стекло маленькая серая птичка. Верно, ей хотелось на волю. Я не видел этой птички раньше, не знаю, где она пряталась. Я подошёл к окну и распахнул его, чтобы выпустить пленницу на волю. Птичка вспорхнула, взмыла ввысь и радостно защебетала. Видно, долго томилась в неволе. Я стоял у окна и смотрел вслед улетающей птичке. И увидел, что ночь кончилась и наступило утро.

Мио, мой Мио!

Да, наступило утро. Стояла чудесная погода. Светило солнце. Задорный летний ветерок подлетел к окну и взлохматил мне волосы. Высунувшись из окна, я взглянул на озеро. То было весёлое, голубое озеро, и в нём отражалось солнце. Заколдованные птицы исчезли. О, какой чудесный день! В такой день только бы играть! Я посмотрел вниз на воду, подёрнутую рябью от утреннего ветерка. Мне страшно захотелось бросить что-нибудь в озеро. Шикарный получится бултых, если бросить что-нибудь в воду с такой высоты. Но под рукой ничего, кроме меча, не оказалось, и я запустил его в озеро. Забавно было смотреть, как он летел в воздухе и, плюхнувшись, поднял столько брызг! Вода тотчас поглотила меч, и по воде пошли большие круги. Большие красивые круги. Они все росли и росли, расходясь по всему озеру. Вот это зрелище! Но у меня не было времени стоять и смотреть, пока круги исчезнут. Надо было торопиться к Юм-Юму. Наверно, он ждёт меня и беспокоится. Той же дорогой, какой мчался час назад, я возвращался обратно. Громадные залы и безмолвные галереи опустели и притихли. Ни одного чёрного стражника не было видно. Все они куда-то подевались. Сквозь оконные решётки лучи солнца освещали старинные своды, с которых свисала паутина. До чего ж древним и сумрачным казался этот замок. Повсюд было так пустынно и тихо, что я испугался: а вдруг Юм-Юм тоже исчез? Я бросился бежать со всех ног. Я бежал все быстрее и быстрее. Но, приблизившись к башне, услыхал, что Юм-Юм наигрывает на флейте, — я сразу успокоился и повеселел. Я распахнул дверь нашей темницы. Юм-Юм сидел на полу. При виде меня глаза его засверкали, он вскочил на ноги и сказал:

— Я страшно тревожился и чтобы отвлечься, все время играл на флейте.

— Теперь тебе не о чем тревожиться, — ответил я. Мы были так рады, что только глядели друг на друга и смеялись.

— А теперь уйдём отсюда, — сказал я. — Уйдём и никогда больше не вернёмся.

Мы взялись за руки и выбежали из замка рыцаря Като. Сначала мы оказались во внутреннем дворе замка. И кто, вы думаете, скакал нам навстречу? Мирамис! Моя Мирамис с золотой гривой! Около неё прыгал маленький белый жеребёнок. Мирамис одним прыжком оказалась возле меня, я обнял её за шею и прижался головой к морде лошади, шепча ей на ухо:

— Мирамис, моя любимая Мирамис!

Лошадь посмотрела на меня своими преданными глазами, и я почувствовал, что она так же сильно тосковала без меня, как и я без неё. Посреди двора по-прежнему стоял столб, возле которого валялась цепь. И тут я понял, что Мирамис и была той чёрной лошадью, которую я видел ночью, прикованной во дворе. А маленький жеребёнок — тем самым жеребёнком, которого рыцарь Като выкрал в Дремучем Лесу. Из-за этого жеребёнка сотня белоснежных лошадей плакала кровавыми слезами. Теперь им не придётся больше плакать. Скоро жеребёнок вернётся к ним обратно.

— А что сталось с другими пленниками рыцаря Като? — спросил Юм-Юм. — Куда делись заколдованные птицы?

— Поскачем верхом к озеру и поищем их там, — предложил я.

Мы сели на спину Мирамис, а жеребёнок побежал за нами изо всех сил. Мы выехали из ворот замка. И в тот же миг мы услыхали удивительный, страшный грохот. Позади нас что-то рухнуло, сотрясая землю. Это обрушился замок рыцаря Като, он превратился в груду камней. Не было больше ни башен, ни пустынных залов, ни мрачных винтовых лестниц, ни потайных окошек, ничего. Лишь большая груда голых камней.

— Нет больше замка рыцаря Като, — сказал Юм-Юм.

— Остались одни камни! — добавил я. С вершины скалы, на которой раньше стоял замок, к озеру круто спускалась узкая, опасная тропинка. Мирамис ступала по ней с величайшей осторожностью, медленно переставляя ноги, жеребёнок следовал за ней. Так, мы целыми и невредимыми добрались до берега. На каменной плите почти у самого подножия скалы собралась стайка малышей. Они, верно, ждали нас, потому что бросились навстречу с сияющими лицами.

— О, да ведь это братья нашего друга Нонно, — сказал Юм-Юм. — А вот маленькая сестрёнка мальчика Йри и другие дети. Нет больше заколдованных
птиц!..

Мы спрыгнули с лошади. Дети окружили нас. Они немного смущались, но были приветливы и радостны. Один из братьев Нонно тронул меня за руку и сказал тихо, словно боясь, что его кто-то услышит:

— Я так рад, ведь на тебе мой плащ! Так рад, что нас расколдовали!

Одна девочка, сестрёнка мальчика Йритоже подошла ко мне. Не смея взглянуть на меня и глядя от смущения в сторону озера, она чуть слышно прошептала:

— Я так рада, ведь у тебя моя ложечка! Так рада, что нас расколдовали!

И другой братишка Нонно положил мне руку на плечо и сказал:

— Я так рад, ведь мы достали твой меч со дна озера. Так рад, что нас расколдовали!

— Теперь меч снова на дне озера, — вымолвил я. — Там ему и место, мне он больше не понадобится.

— Мы тоже не станем больше доставать его, раз мы больше не заколдованные птицы, — ответили дети.

Я окинул взглядом детей, окружавших меня.

— А кто из вас маленькая дочка ткачихи? — спросил я.

Наступила тишина, все молчали.

— Кто же из вас маленькая дочка ткачихи? — повторил я.

Мне хотелось рассказать ей, что мой плащ подбит волшебной тканью, сотканной её матерью.

— Дочкой ткачихи была Милимани, — сказал брат нашего друга Нонно.

— Где ж она? — удивился я.

— Вот где Милимани! — ответил брат нашего друга Нонно.

Дети расступились. Среди пенистых волн на скалистой плите лежала маленькая девочка. Я подбежал и упал возле неё на колени. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами, мёртвая. Её личико было маленьким и совсем белым, а тело обгорело.

 

 

— Она погасила факел! — сказал брат нашего друга Нонно.

Я был в отчаянии. Милимани погибла из-за меня! Я страшно горевал. Ничто не радовало меня, ведь Милимани погибла из-за меня.

— Не горюй, — сказал брат нашего друга Нонно. — Милимани сама полетела навстречу огню, хотя знала, что крылья её вспыхнут и сгорят.

— Да, но она погибла, — сказал я в отчаянии. Брат нашего друга Нонно взял её маленькие обгорелые ручки в свои.

— Мы должны оставить тебя здесь одну, — произнёс он. — Но прежде чем уйти, мы споем тебе нашу песню.

Все дети уселись на скалистой плите вокруг Милимани и запели ей песню, которую сами сочинили:

Милимани, наша сестрёнка,
Ты, сестрёнка, упала в волны,
Упала в волны с крылом обожжённым,
Милимани, о Милимани!
Тихо дремлешь и не очнёшься,
Не очнёшься, не полетишь ты
Над тёмной водою с горестным криком…

— Теперь тёмной воды больше нет, — сказал Юм-Юм. — А спокойные, ласковые волны тихо плещут, напевая песню Милимани, уснувшей на берегу.

— Хорошо бы завернуть её во что-нибудь, — сказала сестрёнка мальчика Йри. — Тогда бы ей было не так жёстко лежать на скалистой плите.

— Мы завернём Милимани в мой плащ, — сказал я. — Мы завернём её в ткань, которую соткала её мать. И я завернул Милимани в плащ, подбитый волшебной тканью. Она была соткана из белого цвета яблонь, нежности ночного ветра, ласкающего травы, тёплой алой крови сердца — ведь это руки её родной матери соткали такую ткань. Я бережно закутал бедняжку Милимани в плащ, чтоб ей было мягче лежать на скале. И тут свершилось чудо. Милимани открыла глаза и посмотрела на меня. Сначала она лежала неподвижно и только глядела на меня. Затем приподнялась и села, а увидев всех нас, страшно удивилась. Оглядевшись по сторонам, она удивилась ещё больше.

— До чего голубое озеро! — сказала она. Больше она ничего не сказала.

Потом Милимани сбросила плащ и встала. На её теле не осталось никаких следов от ожога. Как мы обрадовались, что она ожила.

Вдали на озере показалась скользящая по волнам ладья. Кто-то сильно работал вёслами. Когда ладья приблизилась, я увидел, что это гребёт Кователь Мечей; с ним был и старый Эно.

Скоро ладья ткнулась носом в скалу, и они сошли на берег.

— Ну, что я вам говорил? — закричал Кователь Мечей раскатистым басом.

— Что я вам говорил: «Скоро пробьёт час последней битвы рыцаря Като». Ведь так я говорил? Эно бросился мне навстречу.

— Я хочу кое-что показать тебе, принц Мио! — сказал он.

Протянув свою морщинистую руку, он разжал ладонь. Там лежал маленький зелёный листочек. Такой маленький листочек, тоненький и хрупкий, нежно-зелёный, с чуть заметными прожилками.

— Он вырос в Мёртвом Лесу! — сказал Эно. — Я только что нашёл его на дереве в Мёртвом Лесу!
Он закивал с довольным видом, и его маленькая седая всклокоченная голова закачалась, как челнок.

— Я буду приходить в Мёртвый Лес каждое утро и смотреть, много ли прибавилось зелёных листочков. А этот оставь себе, принц Мио. Он положил мне в руку листочек. Он наверняка считал, что отдаёт мне самое прекрасное, что у него есть. Снова кивнув головой, он сказал: — Я все время желал тебе удачи, принц Мио. Я сидел в своей лачуге и надеялся, что тебе повезёт.

— А что я тебе говорил? — вмешался Кователь Мечей. — «Близок час последней битвы рыцаря Като». Ведь так я говорил?

— Как попала к тебе ладья? — спросил я Кователя Мечей.

— Волны пригнали её обратно, — ответил он. Я взглянул на другую сторону озера, на гору Кователя Мечей, на лачугу Эно. Все новые и новые ладьи скользили по озеру. Их было много, и в них сидели незнакомые люди. Бледные исхудалые люди. Они удивлённо и радостно глядели на солнце и голубое озеро. Верно, они никогда раньше не видели солнца. А теперь оно взошло, ярко освещая озеро и окружавшие его скалы. Это было так удесно! И только уродливая груда камней, оставшихся от замка на вершине горы, портила прекрасный вид. Но я подумал: со временем на этих камнях вырастет мох. Со временем шелковистый зелёный мох скроет каменистую осыпь, и никто не будет знать, что под этим живым ковром погребён замок рыцаря Като. Я когда-то видел розовые цветы, похожие на маленькие колокольчики, которые пышно растут в расщелинах среди камней. Мет, придёт день, когда вот такие же розовые цветы вырастут во мху, на развалинах замка рыцаря Като.

Я думаю, это будет красиво.

Дорога домой была неблизкой, но возвращаться всегда легко. Дети ехали на Мирамис, а самых маленьких вёз жеребёнок. Их это забавляло. Остальные шли пешком до тех пор, пока не вошли в Дремучий Лес.

Опустилась ночь, и Дремучий Лес превратился в Лес Лунного Света. Кругом стояла тишина — мы неслышно пробирались среди деревьев. Но вдруг Мирамис громко и призывно заржала, и также громко и призывно ответила ей сотня белоснежных лошадей. Они мчались к нам навстречу, стуча копытами. Маленький жеребёнок тоже начал ржать. Он пытался ржать так же громко и призывно, как взрослые лошади, но у него получалось лишь слабое, чуть слышное смешное ржание. Но белоснежные лошади услыхали его. О, как они обрадовались, что жеребёнок вернулся домой! Они толпились вокруг него, и каждая пыталась подойти поближе, прикоснуться к нему, убедиться, что он и в самом деле вернулся домой. Теперь у нас была сотня лошадей, и никому не пришлось больше идти пешком. Каждому досталось по лошади. Сам я скакал на Мирамис, а Юм-Юм, как обычно, сидел сзади, потому что не променял бы Мирамис ни на какую другую лошадь в мире. Маленькая девочка, самая младшая из всех, ехала на жеребёнке.
Мы скакали лесом, и белоснежные лошади при лунном свете были так прекрасны! Вскоре я увидел, как что-то забелело меж деревьев. То были цветущие яблони вокруг домика ткачихи. Белая кипень яблоневых цветов покрывала деревья вокруг домика, который предстал перед нами, точно в сказке. Донёсся стук ткацкого станка, и Милимани сказала:

— Это мама ткёт.

Спрыгнув с лошади возле калитки, она помахала нам рукой и сказала:

— Я так рада, что приехала домой! Так рада, что я дома ещё до того, как осыпался яблоневый цвет! Она побежала по узенькой тропинке меж яблонь и исчезла в доме. И тотчас ткацкий станок смолк. Но до Острова Зелёных Лугов путь был немалый, а я! так рвался к моему отцу-королю. Сотня белоснежных лошадей с Мирамис впереди взлетела над Дремучим Лесом и взмыла выше самых высоких гор. Лошади плыли по воздуху к Острову Зелёных Лугов.

Было утро, когда мы прибыли к мосту Утреннего Сияния. Часовые только что опустили мост. Он сиял в золотых лучах солнечного света, и сотня белоснежных лошадей, вытянув шеи, с развевающимися гривами, неслась по нему во весь опор. Часовые растерянно уставились на нас. Вдруг один из них вытащил рог и громко затрубил, так что эхо разнеслось по всему Острову Зелёных Лугов. Из маленьких домиков и хижин выбежали все те, кто печалился и горевал о судьбе похищенных детей. Они увидели, что дети едут на белоснежных лошадях. Все до единого вернулись домой. Лошади понеслись дальше по лугам, и вскоре мы были у сада моего отца. Тут дети спрыгнули с лошадей, и к ним подбежали их мамы и папы. Они вели себя точно так же, как белоснежные лошади, когда увидели вернувшегося домой белоснежного жеребёнка.
Там были Нонно и его бабушка, Йри со своими братьями и сёстрами, папа и мама Юм-Юма и многие другие, кого я раньше никогда не видел. Они то плакали, то смеялись, целуя и обнимая вернувшихся домой детей. Но среди них не было моего отца. Белоснежные лошади могли теперь вернуться в Дремучий Лес. Я видел, как они рысцой бежали обратно по лугам. Впереди мчался маленький белоснежный жеребёнок.

Юм-Юм так увлечённо рассказывал папе и маме обо всём, что с нами случилось, что не заметил, как я отворил калитку нашего сада и вошёл. Никто не заметил, как я исчез, и это было к лучшему. Мне хотелось пойти туда одному. Я шёл по аллее серебристых тополей, они звенели по-прежнему по-прежнему цвели розы, все было по-прежнему. И вдруг я увидел его. Я увидел моего отца-короля. Он стоял на том же самом месте, где я оставил его, отправляясь в Дремучий Лес и в Страну Чужедальнюю. Он стоял там, протягивая ко мне руки. Я бросился в его объятия и крепко-крепко обвил его шею руками, а он прижал меня к себе и прошептал:

— Мио, мой Мио!

Ведь отец так любит меня, а я очень люблю его.

Весь день был для меня праздничным. Все мы — и я, и Юм-Юм, Нонно и его братья, Йри и его сестры и братья, и остальные дети — играли в саду. Увидев шалаш, который построили мы с Юм-Юмом, они сказали, что шалаш просто замечательный. Мы катались верхом на Мирамис, и она легко перепрыгивала через живые изгороди роз. А потом мы играли с моим плащом. Брат нашего друга Нонно ни за что не хотел взять его обратно.

— Подкладка, во всяком случае, твоя, — говорил он.

Мы играли в прятки, накидывая плащ на себя. Я надевал его подкладкой наружу, бегал среди кустов, словно человек-невидимка, и кричал: — Никому меня не поймать! Никому! И, конечно, дети, как ни старались, не могли меня поймать. Стало темнеть, и всем пришлось разойтись по домам. Папы и мамы не хотели, чтоб их дети загулялись в первый же вечер после возвращения домой. Мы с Юм-Юмом остались в шалаше вдвоём. Как только вечерняя заря осветила розы в саду, мы заиграли на флейтах.

— Будем беречь наши — флейты, — сказал Юм-Юм. -Если придётся вдруг разлучиться, станем наигрывать старинный напев. Тут за мной пришёл отец. Я пожелал Юм-Юму спокойней ночи, и он побежал домой. Пожелал я спокойной ночи и Мирамис, которая щипала траву возле шалаша. Потом я взял отца за руку, и мы молча пошли, домой среди роз.

— Мио, мой Мио, ты, наверно, вырос за это время, — сказал вдруг отец. — Сделаем нынче вечером новую метку на кухонной двери. Мы шли по аллее серебристых тополей, и сумрак, будто лёгкий голубоватый туман, обволакивал сад. Белые птицы попрятались в гнёзда. Только на верхушке
самого высокого серебристого тополя в одиночестве сидела птица Горюн и пела. Я не знаю, о чём пела она теперь, когда все похищенные дети вернулись домой. Но у птицы Горюн, верно, всегда найдётся о чём петь. А далеко на лугах стали зажигаться костры. Они вспыхивали один за
другим и озаряли сумрак. И я слышал, как пастухи наигрывают вдали свой старинный напев.
Мы шли, держась за руки, отец и я. Мой отец-король смотрел на меня сверху вниз и смеялся, а я смотрел на него снизу вверх и чувствовал себя таким счастливым.

— Мио, мой Мио! — сказал отец. — Мио, мой Мио! — повторял он, пока мы в сумерках шли домой. Незаметно настал вечер, а за ним и ночь.

Уже давно я живу в Стране Дальней и редко вспоминаю то время, когда жил на Упландсгатан. Только Бенку я вспоминаю чаще — ведь он так похож на Юм-Юма. Надеюсь, что Бенка не слишком тоскует по мне. Ведь никто лучше меня не знает, как тяжела тоска. Но у Венки есть отец и мать, и, конечно, он нашёл себе нового друга. Иной раз вспомнятся тётя Эдля и дядя Сикстен, но вражды к ним я больше не питаю. Мне только интересно знать, что они подумали, когда я исчез. Они так мало обо мне заботились, что, может, и вообще, этого не заметили. Тётя Эдля, верно, думает, что стоит ей пойти в парк Тегнера и поискать, как она непременно найдёт меня на какой-нибудь скамейке. Она думает, что я все ещё сижу там под фонарём, ем яблоко и забавляюсь пустой бутылкой из-под пива или ещё какой-нибудь ерундой. Она, верно, думает, что я сижу и смотрю на дома, где в окнах горит свет, а дети ужинают со своими мамами и папами… И тогда тётя Эдля совсем выходит из себя из-за того, что я ещё не вернулся домой с сухарями.

Но она ошибается, тётя Эдля! И ещё как! Буссе давно уже нет на скамейке в парке Тегнера. Он теперь в Стране Дальней. Он в Стране Дальней, где шумят серебристые тополя, где костры освещают и согревают ночь, где так вкусен хлеб насущный и где у Буссе есть отец-король, которого он так любит и который так любит его. Да, все так и есть. Бу Вильхельм Ульсон сейчас в Стране Дальней, и ему здорово живётся у его отца-короля.